«Те, кто начал войну, только и ждут, чтоб мы отреклись от России» 

Сейчас это звучит, как настоящая песня сопротивления. Один из парадоксов этой войны: отчаянно сопротивляться ей начинают совсем не те люди, от кого ждешь.

Весной с Noize MC они поехали в благотворительный тур Voices of Peace и собрали 335 тысяч евро для украинских беженцев. А в августе Лиза родила дочь Нину. И это тоже акт сопротивления своего рода: мир трещит по швам, все рушится, кругом смерть-смерть-смерть, но надо выжить и дать жизнь другому, новому человеку.

Пока мы говорили, Нина спала в коляске, привезенной в Вильнюс из Киева.

— Сейчас все судорожно подводят итоги, пытаются понять, совсем кошмарный был год или все-таки с каким-то просветом. А как у вас?

— Мало какие из перемен были радостными, только рождение ребенка, а без всего остального хотелось бы обойтись. Мы переехали, распрощались с огромной частью своей карьеры и начали жизнь на новом месте. Всё это очень неприятно, стрессово, мне пришлось сильно вырасти за короткое время, стать мудрее, сильнее.

— 24 февраля. Как это было у вас?

— Я сразу начала плакать. Выложила своё мнение в соцсети, ни с кем не советуясь, хотя раньше, прежде чем делать какие-то заявления, советовалась с менеджером. Но с того дня я больше так не делаю, 

И сразу позвонила мужу: «Витя, я купила возвратные билеты в такие-то страны. Давай выберем, какие мы сдаём, а какие оставляем». Потом написала своей команде: «Ребята, я могу помочь вам перебраться в другую страну вместе с нами», — но никто не согласился, и мы уехали вдвоём.

— Вы как-то формулировали для себя, почему уехали? «Я уехала, потому что…»?

— Потому что пыталась найти баланс между возможностью высказываться и своей безопасностью. На тот момент я была очень беременна и понимала, что не готова даже просто к агрессивному разговору с представителями порядка. Мне нужно было сохранить себя, своё здоровье. Это было главным на тот момент. Но я уверена, что, если бы мне пришлось молчать, скрываться, я не смогла бы держать всё внутри, случилось бы что-то ужасное.

— Как думаете, ваша эмиграция временная или это уже навсегда?

— Стараюсь не думать об этом. Мы ведь ехали на какое-то небольшое время, не верилось, что война продлится так долго. Не брали зимнюю одежду, не брали ничего, что купили для будущего ребёнка. На пару недель, на месяц максимум — такое было ощущение. Я очень злилась на Витю, когда он захотел купить телевизор. Для меня это было как предательство. Ну и какие-то вещи, знаете, — миксер, блендер… Зачем мне блендер? У меня дома есть! 

Первые полгода я была на грани, все время порывалась вернуться. И мои знакомые из правозащитных организаций, журналисты, адвокаты отговаривали меня. Мы сейчас участвуем в проекте Ромы Либерова «После России»: уехавшие в 2022-м поют стихи уехавших сто лет назад. Нам досталось стихотворение Набокова «Расстрел»:

И так это описано — как самый прекрасный сон! Такое отчаянье, что даже расстрел видится как что-то прекрасное: упадёшь в овраг на родной земле, где растёт твоя любимая смородинка. Прошло время, и я перестала так часто плакать, перестала постоянно проверять, могу ли приехать сейчас или через неделю, через месяц. Но где-то в глубине все равно есть кармашек с мыслью о возвращении. Она никуда не исчезла.

— Это очень опасно, Лиза. Практически всем музыкантам, высказавшимся против войны, поступали угрозы. Уверен, что и вам тоже.

— Тут правильнее употребить настоящее время, а не прошедшее: не поступали, а поступают. До сих пор по местам, связанным со мной, ходят какие-то ребята, по виду оперативники, и спрашивают обо мне. Звонили дедушке, стучали в квартиру женщине, которая даже не наша родственница — она просто снимает квартиру у моих родителей. Вопросы задают очень странные: «Когда вы в последний раз видели Лизу?» Женщина отвечает: «Никогда! Я с ней вообще незнакома». Тогда спрашивают: «А по телевизору когда в последний раз видели?» Логики в их действиях нет, никаким образом я не могла бы оказаться в тех местах, куда они приходят. Более того, я не скрываю, что живу в Вильнюсе, чтобы об этом узнать, достаточно зайти в мой Instagram.

— А чего хотят?

— Непонятно. Ведут воспитательные беседы о том, что нам нужно прийти на какой-то допрос, что нам всем что-то грозит, что мы виноваты, но никакой официальной информации не озвучивают.

— Мы виноваты перед российской властью, но одновременно и перед всем остальным миром тоже. С 24 февраля не утихают разговоры о вине россиян за эту войну. Вы ее ощущаете?

— И не только перед миром, но и перед самой собой. Я сама с собой все ещё не могу говорить об этом открыто, тут и стыд, и страх, и вина — всё вместе. Я пыталась разобраться в личной ответственности, искала ее и нашла. Это бесконечная попытка спрятаться, укрыться за метафорами, какая-то дурная амбивалентность. И не из-за того, что у меня такой специфический художественный язык, а просто потому что боялась. Сейчас я стала гораздо более прямолинейной, это многие говорят. 

— Да, я тоже почувствовал, что вы сильно изменились за это время.

— Я никогда не думала, что могу испытывать такие сильные чувства: гнев, злость, восхищение. Гнев, когда читаю новости об очередном обстреле. И восхищение своими друзьями из Украины, которые проявляют суперстойкость и героизм. Это люди просто огромного сердца. Какие бы у нас ни были сложности и проблемы, но мы в безопасности, а они там, под обстрелами, и продолжают спрашивать, как я себя чувствую и не надо ли мне помочь. Когда я была беременна, мне написали знакомые из украинской компании, которая занимается дистрибуцией колясок. Они очень хотели сделать мне подарок. Сложили коляску в машину и привезли в Вильнюс. Даже в такой ситуации помогли. Я не знаю, чем на это ответить. Вот мы съездили в благотворительный тур с Ваней Нойзом, собрали большую сумму, но такое ощущение, что это более важно для нас самих. Нам было бы морально хуже, если бы мы не поехали. 

— Я тоже не знаю, чем мы можем помочь, как сделать так, чтобы больше никто не погиб. Даже эти деньги на генераторы, которые все собирают… Это хорошо и правильно, но мы же понимаем: украинцам нужны не деньги, а чтобы перестали стрелять. И тут мы с вами бессильны.

— Давайте делать то, что мы можем. У нас недавно была чудесная встреча с детьми, чьи семьи из-за войны были вынуждены переехать в Израиль. Таких много сейчас во всех странах, и здесь в Литве тоже. Мы решили прийти и пообщаться с ними, все вместе плакали, и я поняла, что это очень-очень важная помощь — просто общение, просто возможность быть рядом. Они надломлены, всё, что им нужно, — чтобы их выслушали и, может быть, в конце все обнялись, как у нас это было.

— Обняться мешает ненависть. Если вы с ней не сталкивались, вам сказочно повезло. Миллионы людей охвачены ненавистью к России, и это не выдумки путинской пропаганды. Понять их можно: страна творит чудовищные, людоедские вещи. Но разделить их ненависть и кричать вместе с ними: «Россия должна быть уничтожена!»… Это вопрос, тут каждый решает сам.

— Ненависти я не испытываю, для меня это означало бы, что я отрекаюсь, что меня больше не касаются дела этой страны. Те, кто начал войну, только и ждут, чтоб мы, отреклись, забыли, плюнули и пошли дальше заниматься своими делами, говорить на своих новых языках, работать на новую аудиторию. Я испытываю ненависть к конкретным людям, которые долгие годы измывались над Россией, а к самой стране — нет. Всё, что я делаю, все эти песни, все эти мои судороги — я не знаю, пригодятся они кому-то или нет, вызовут какие-то чувства в людях или не вызовут, но это направлено только на то, чтобы Россия стала свободной, а в Украине был мир. Для меня эти вещи неразделимы.