Никто не сказал нет

От прагматизма к диктатуре

Произошедшее в России 24 февраля хорошо иллюстрирует высказанный классиками литературы тезис, что самое страшное зло в этом мире по своим истокам тривиально. Случившаяся трагедия действительно произрастает из обыденного сора, из того, что в российской политической речи иногда называют прагматизмом. 

Что Владимир Путин в действительности хотел получить [от вторжения]? Он хотел короткой победоносной войны, может быть, и не такой лишенной жертв, как то, что произошло в 2014 году, но реализованной по схожей схеме. «Вежливые люди» должны были пройти парадом по улицам Киева, а россияне увидеть по телевидению, что всё, что делал Путин, увенчалось блестящим триумфом. Этот триумф подвел бы Владимира Путина к очередным президентским выборам в 2024 году, что называется, на коне.

В этой логике нет ничего патологического, она действительно прагматична и полностью соотносится с тем, что происходит в странах с похожим на российский политическим режимом. Этот режим называется персоналистская диктатура. Главная проблема персоналистской диктатуры в том, что ее лидер постепенно становится всё более и более изолированным как от общества, так и от правящего класса, и рано или поздно начинает совершать фатальные ошибки. Именно это мы и увидели 24 февраля.

В современном мире наблюдается всего четыре основных разновидности авторитаризма: монархия, военный режим, партийный режим и персоналистская диктатура. Несколько слов о том, почему Россия не относится к первым трем перечисленным режимам. 

Вариант с монархией можно отвергнуть сразу по очевидным причинам (в таких режимах власть чаще всего передается по наследству — прим ред.). Россию можно называть монархией только в сильно метафорическом смысле. 

Часто звучит тезис о том, что в России установилась диктатура так называемых силовиков, что подразумевает военный тип политического режима. Полагаю, что это неправильная позиция. Владимир Путин действительно происходит из среды силовиков. Мы знаем его профессиональный бэкграунд. Эту часть своей карьеры он завершил довольно давно и стал профессиональным политиком уже в начале девяностых годов. Он вынес из раннего периода своей карьеры некоторые личные связи, отношения, которые для него по-прежнему важны, и часть наиболее доверенных для него лиц происходит из этой среды. Однако как корпорация никакая из фракций силовиков в России не правит. 

Если мы детальнее рассмотрим отношения между Путиным и различными силовыми группами в России, то они строятся примерно на тех же основаниях, которые были заложены в девяностых годах при Борисе Ельцине. С одной стороны, верхушка силовых аппаратов инкорпорируется глубоко в структуры правящего класса таким образом, что они лишаются стратегической инициативы и потребности в том, чтобы предпринимать какие-то действия — существующий порядок их, в целом, устраивает. А с другой стороны, что было особенно ярко выражено как при Ельцине, так и в первые годы правления Путина,

Иными словами, силовые структуры контролируются авторитарным лидером. 

Партийного режима в России нет. «Единая Россия» служит электоральным инструментом и инструментом законодательного контроля и не более того. Её роль не предполагает какого-то самостоятельного значения в функционировании российского политического режима. Это важно еще и потому, что когда утверждается, что в России установлен фашистский режим, то такой режим должен быть не только мобилизационным, но и партийным. Никакую систему политической мобилизации невозможно построить без организации, которая имела бы разветвленную структуру на местах. Эту роль в фашистских режимах чаще всего играет партия. Однако «Единая Россия» функционирует просто-напросто как подразделение государственного административного аппарата.

Таким образом, определение российского режима как персоналистской диктатуры не только соответствует тому, каким образом он функционирует, но и методом исключения вытекает из анализа разновидностей авторитарных режимов в принципе.

Пути деградации

Важная особенность и отличие персоналистской диктатуры в России — ее происхождение из несовершенной электоральной демократии 1990-ых годов. Обычно такие типы режимов имеют другую траекторию и появляются как результат деградации других авторитарных режимов. 

Монархия может деградировать до персоналистской диктатуры в том случае, если монарх начинает править по произволу. Но обычно это не так: монархи довольно ограничены в своих действиях и могут далеко не всё. Иногда среди них встречаются «отморозки», для которых правила не писаны, но в таких случаях монархи заканчивают жизнь довольно печально. Уровень резистентности монархии по отношению к такого рода произволу довольно высок.

Военные режимы чаще деградируют до персоналистской диктатуры, но, когда тот или иной военачальник раздумывают о будущем своих действий, должен учитывать, что правит он не один. Всегда есть другие военачальники, у которых есть собственные политические ресурсы и которым может не понравиться происходящая деградация.

Партийный режим относится к числу наиболее высокоорганизованных и упорядоченных среди всех авторитарных. В науке давно показано, что, чем выше организованность и упорядоченность авторитарного режима, тем больше его шансы на долговременное выживание, с одной стороны, и на сравнительно гуманный по отношению к лидеру этого режима конец, с другой стороны. Об этом можно судить, в том числе по недавнему историческому опыту России. Например, Никита Хрущев лишился власти по партийному решению, что в условиях персоналистской диктатуры было бы невозможно. 

Однако партийные режимы также могут превратиться в диктатуру. Например, режим Чаушеску в Румынии, который свел партию до уровня простой декорации. Но печальная судьба Чаушеску свидетельствует о том, что даже для самого диктатора это не оптимальная траектория развития партийного режима.

Минус выборы, минус правящий класс

Персоналистская диктатура в современной России возникла совершенно особым путём — путём деградации электорального демократического режима. И это позволяет нам выделить некоторые особенные характеристики, которые мы можем приписывать этому режиму. 

Для описания этих характеристик лучше отталкиваться от термина «институционализация». Его надо понимать как организованность и упорядоченность функционирования политического режима, что проявляется в существовании правил, которыми руководствуются основные политические игроки.

Любой авторитарный режим является более институционализированным, чем персоналистская диктатура. Значит ли это, что у персоналистской диктатуры совсем нет никакого уровня институционализации? Не обязательно.

Персоналистская диктатура может функционировать на основе неких неформальных правил, конвенций, в которых устанавливается, что верховный правитель может делать по отношению к своим соратникам, а что нет. Такой уровень неформальной институционализации в начале нулевых годов в России был. В течение первых президентских сроков Владимира Путина его произвол был довольно сильно ограничен необходимостью соблюдать договоренности с различными политическими и экономическими кругами.

С одной стороны, в этот период в России громко звучала критическая риторика о власти олигархов. В олигархическом правлении действительно нет ничего хорошего, но в это же время именно взаимоотношения Путина с олигархами составляли довольно важную часть системы неформальных правил, которыми руководствовался российский режим. С другой стороны, в начале нулевых годов значительную роль играла и электоральная составляющая российского режима. Если бы Путин в 2000-ом году не продемонстрировал способность выигрывать выборы, которые тогда были все еще относительно честными, и в 2004-м не показал, что может повторить этот успех, то его положение на верхушке российской властной пирамиды было бы существенно иным. В результате этих побед значительная часть российского правящего класса поверила в то, что именно Путин — это тот человек, который для неё способен выигрывать выборы. Это было важно.

Дальнейшая динамика российского политического режима показывает последовательную деградацию по обоим этим параметрам институционализации.

Несмотря на то, что в период президентства Дмитрия Медведева правила продолжали соблюдаться, хотя и работали слабее, чем до 2008 года, сам факт, что Владимир Путин пошел по конституционному пути и передал, пусть формально, власть другому, создавал ситуацию, когда он должен был взаимодействовать с Медведевым, и его людьми по каким-то правилам. 

специфических для режима данного типа. 

Параллельно с этим шла и деградация электоральных институтов: после выборов 2011-2012 годов российские электоральные процедуры все больше и больше превращались в фикцию. Это не значит, что выборы стали полностью неважными для российского режима: вероятно, 2024 год до сих пор воспринимается [как вызов], и многое из того, что происходит сейчас в России, нужно рассматривать, держа в уме перспективы выборов 2024 года. Однако сейчас власти, испытывают полную уверенность в том, что они смогут подправить результаты выборов, какие бы они фактически ни были, а значит, что бы ни происходило, Путин снова станет президентом.

Именно этим путем деинституционализации российский политический режим превратился в чистую персоналистскую диктатуру. Несмотря на то, что диктатуры — наиболее распространенный тип авторитарных режимов в мире, не все из них совершают такие колоссальные ошибки, которые сделал в начале этого года Владимир Путин. Гаргантюанский масштаб этой ошибки в значительной степени связан со своеобразной траекторией эволюции российского режима.

Власть до переворота

[Из хороших новостей:] установить на месте сегодняшней персоналистской диктатуры другую в России будет чрезвычайно трудно. Несмотря на то, что Владимир Путин находился в благоприятных условиях в начале нулевых, его путь к консолидации власти потребовал много времени. Поскольку мы ранее договорились, что Россия — это не монархия, то передать властный ресурс по наследству Путин не сможет, в том числе принимая во внимание некоторые особенности ближайших родственников Путина. 

Партийный режим в качестве будущего российской политической системы исключается просто потому, что для перехода к нему нужно работать над созданием партии. При сохранении власти Путина это невозможно, потому что при создании правящей партии надо будет делиться властью с партийным активом, причем делать это систематически на всех уровнях государственного управления. Во-первых, это чрезвычайно сложно, а во-вторых — это опасная для любого диктатора работа, на которую никто добровольно не решится, в особенности при наличии иных вариантов. А иной вариант в данном случае простой: Путин полагает, что он может сохранять свою власть в нынешнем модусе в течение весьма длительного времени.

Перспектива установления военного режима распадается на две возможности. Одна из этих возможностей — это приход к власти консолидированного военного режима в виде того, что называют хунтой. Слово «хунта» в русском языке имеет негативные коннотации, связанные в основном с оценками деятельности Аугусто Пиночета советской пропагандой в семидесятых годах. Но в действительности это слово означает просто-напросто «совет» и оно прямо отсылает к тому обстоятельству, что длительный консолидированный военный режим может функционировать лишь на основе консенсуса различных силовых группировок. 

В силу глубокой фрагментации силовых группировок в России, возможность установления такого режима чрезвычайно низкая. Составить такой заговор, как составил в своё время Пиночет, которому удалось привлечь практически все роды войск, все силовые структуры, кроме президентского полка, к тому, чтобы свергнуть президента Альенде, практически невозможно.

Это более вероятный сценарий, однако надо понимать, что он будет чрезвычайно болезненным для страны. За переворотами такого рода обычно следуют контрперевороты, а возникающие вследствие этого военные режимы крайне не стабильны.

Не стоит переоценивать роль новых квази-силовых формирований, например структур Евгения Пригожина или Рамзана Кадырова, в силовом сценарии трансформации российского режима. По своим ресурсам эти группы, по крайней мере, пока что, даже отдаленно несопоставимы с МВД, ФСБ или Вооружёнными силами Российской Федерации. 

Из-за того, что российские силовые структуры сильно фрагментированы, единственная опасность, которую представляют эти новые группы — их большая склонность к рискованным и менее скоординированным действиям. В случае острой конфликтной фазы внутри силового аппарата, именно способность к инициативным действиям, дерзость может предоставить некоторое преимущество группировкам Пригожина или Кадырова. Однако в целом эти игроки пока ещё слишком слабы, для того чтобы придавать их действиям серьезное значение.

Демократы из правящего класса

Из всех авторитарных режимов, военные режимы чаще других могут в дальнейшем эволюционировать в направлении демократии. Не потому что военные такие демократы. А потому, что они не могут установить устойчивую власть, постоянно конфликтуют между собой и в какой-то момент приходят к выводу, что, вместо того, чтобы бесконечно грызться и убивать друг друга, лучше передать власть гражданским политикам. Демократия — это механизм, который позволяет это сделать и в процессе выторговать какие-то привилегии, прощение, амнистии для тех, кто в условиях этих сменявшихся режимов совершили какие-то преступления.

Большинство демократизаций в мире происходит не потому, что люди, стоящие у власти, внезапно становятся демократами, и даже не потому, что население начинает испытывать любовь к демократии. Народные массы не борются за демократию: они борются, во-первых, против кого-то, кто им особенно надоел и кто доставляет им беспокойство, и во-вторых, за достижение каких-то более конкретных целей. Идеологически мотивированные демократизации достаточно редки. 

В то же время демократизации, продиктованные жизненными интересами правящего класса, происходят не так уж редко. Проблема с [«элитной»] демократизацией в России сейчас состоит, естественно, в том, что ни одной из существенных групп российского правящего класса это не интересно. Во многом отсутствие интереса связано с тем, что эти группы по-прежнему не испытали полного разочарования в способности Путина разрешить ту ситуацию, которую он создал. Те, кто уверен что Путин создал для них проблемы своими решениями 2022 года, думают, что он же, возможно, эти проблемы и разрешит. 

Кроме того, к этим надеждам добавляются приятные «бонусы», которые могут достаться экономической части правящего класса из-за ухода зарубежного бизнеса из России. Массовый исход западных компаний привел к тому, что образовалась огромная масса собственности, которую можно очень удобно поделить без больших капиталовложений. 

Таким образом, даже несмотря на то, что нам может не нравиться сегодняшний российский правящий класс, именно от его настроений и действий зависите то, что будет происходить в России в дальнейшем.