18 марта 1839 года началась Первая опиумная война — война, в которой пять тысяч английских солдат, действовавших на расстоянии 10 тысяч километров от Лондона, нанесли поражение Китайской империи, войска которой в этот момент на бумаге составляли около 800 тысяч человек.

Англичане в ходе войны потеряли убитыми 69 (прописью: шестьдесят девять) человек. Поднебесная — несколько десятков тысяч. Ниже мы разберем причины этого беспримерного в истории поражения.

Одной из них была невероятная техническая отсталость китайской армии, которую чиновники императора пытались преодолеть за счет самого фантастического вранья и несуществующих вундерваффе.

Китайская армия в буквальном смысле была вооружена мечами и ротанговыми щитами; ее пушки не могли менять угол подъема, состав пороха не менялся с XIII столетия, и в век масштабных фортификационных защитных сооружений, позволявших пушкам вести перекрестный огонь, китайские форты были обведены круглыми стенами, как в том же XIII веке. 

Зато китайские военачальники в докладах императору с самым серьезным видом рассказывали, что они наймут боевых даосов, и эти даосы, которые умеют не дышать под водой несколько часов, провертят в бортах английских кораблей дырки, а один из командующих даже предпринял беспримерное по масштабу наступление на захваченные англичанами форты с помощью горшков с мочой — вернейшего средства против колдовских, как он полагал, английских пушек.

Они медлили с приездом на фронт, передвигаясь с комфортом — со свитой, мальчиками и наложницами, разворовывали собственную армию и использовали войну для повальных грабежей, пыток, изнасилований и похищений китайского населения.

Китайцев — под предлогом ликвидации «пятой колонны» — было грабить гораздо легче, чем воевать с англичанами, тем более что значительная часть правительственных войск и почти все назначенные императором полководцы китайцами не были. Это были маньчжуры — кочевники, завоевавшие Китай в середине XVII века.

И наконец, третьей важной причиной этого поражения была система беспримерного начальственного вранья, пронизавшая китайское общество сверху донизу. Система была устроена так, что военачальника снимали не за поражение, а за доклад о поражении. Мудрено ли, что они все докладывали о победах?

Более того, система прогнила настолько, что император вообще не признавал, что на территорию Китая вторглось чужое войско. На всём протяжении этой войны слово «война» китайской стороной не употреблялось.

Даже когда в июле 1840 года император признал, что что-то такое происходит, термин «война» было запрещено произносить вслух. Вместо этого она называлась «непорядками у границ». Британские войска в придворных документах таковыми не именовались. Они назывались клоунами, бандитами, пиратами, разбойниками, мятежниками и иногда «возмутительными мятежниками».

В конечном счете именно шок от поражения в опиумных войнах привел к падению цинской бюрократии, революции и реформе. В современном Китае, который очень трезво глядит на вещи, считается, что позорное поражение страны было вызвано отсталостью, некомпетентностью и враньем сверху донизу. «Заведи разговор об опиумной войне, — пишет ее исследователь Джулия Лоуэлл, из великолепной книги которой (The Opium War) мы взяли большинство самых душераздирающих подробностей произошедшего, — и кто-нибудь рано или поздно произнесет социально-дарвинистскую фразу лохоу цзю яо айда — «если ты отстал, ты получишь взбучку».

Опиумный поток

Обычно считается, что опиумная война, как это явствует из ее названия, велась за то, чтобы английские торговцы имели право поставлять в Китай опиум, а экономический резон этих поставок заключался в том, что Китай экспортировал гораздо больше товаров, чем импортировал. Из Китая в Англию шли шелк, фарфор и чай, а в сам Китай товары не ввозились. В результате Британия должна была расплачиваться за шелк, фарфор и чай чистым серебром, торговый баланс был сугубо отрицательный — до той поры, пока англичане не начали выращивать в Индии опиум и тот широкой рекой не потек в Китай, выправляя баланс.

На самом деле проблема была несколько шире.

С одной стороны, Китай в XIX веке по-прежнему оставался одной из мощнейших экономик мира с огромным экспортным потенциалом. Но и британские мануфактуры к этому времени были тоже очень мощны и по причине дешевизны водного транспорта, без сомнения, имели товары, которые бы пользовались спросом в Китае.

Однако династия Цин решила отгородиться от мира железным занавесом. Торговля с иностранцами была предметом монополии специальной гильдии. Для посещения иностранных судов был открыт лишь один порт — Кантон (ныне Гуанчжоу). Любой китаец, преподававший иностранцам китайский язык, подлежал смертной казни.

Такая монополия делала бессмысленной ввоз в Китай любой английской мануфактуры. Продать англичане не могли ничего. В результате они нашли товар, который можно было ввозить, несмотря на запрет.

В 1920-х годах «сухой закон» привел не к тому, что в США перестали пить, а к тому, что в США появилась мафия. Точно так же запрет на торговлю с иностранцами привел не к тому, что этой торговли не стало, а к тому, что торговля велась только тем товаром, цена которого была достаточна высока, чтобы окупить любой уровень взяток.

К 1839 году годовой импорт опиума в Китай достигал 40 тысяч сундуков, опиум курили все. Чиновники брали взятки и закрывали глаза на происходящее, на рынке морских перевозок появилась специальное судно — опиумный клипер.

Один из участников этой торговли в 1830-х годах описывал, как протекала борьба с незаконным бизнесом.

Китайские боевые джонки, писал он, завидев флотилию опиумных клиперов, всегда держатся в почтительном отдалении, зато, когда те разгрузятся и уплывут, дело непременно кончается прокламацией императора, в которой сообщается, что «императорский флот его Небесного Величества после отчаянной борьбы обратил вспять иностранных дьяволов (fanquis) и задал им такую трепку, что они никогда более не осмелятся показаться у побережья» (цитата по книге Лоуэлл).

Официально Китай заявлял, что он не нуждается в иностранных товарах вообще. «Мы никогда не ценили побрякушек, и у нас нет ни малейшей нужды в том, что произведено в ваших странах», — писал император Цяньлун английскому королю Георгу III.

Кстати, это не мешало резиденции императора быть заваленной европейскими диковинками: сферами, часами, музыкальными автоматами. Но все эти европейские товары были предназначены только для высших классов и обычно даже для самого императора. Они рассматривались как «дань» и «диковины», присылаемые далекими, непонятными, но всё же подчиняющимися империи иностранными дьяволами.

А для рядовых подданных империи действовали политика и идеология тотального импортозапрещения. При этом нельзя не заметить, что одним из видов европейских товаров, в которых Китай якобы не нуждался, было оружие: кремневые ружья, пушки, современные военно-морские корабли. «Китай, — писал посол Макартни, которому Цяньлун передал свое надменное письмо, — это старый галеон, который обречен разбиться о берег».

Периодические попытки империи запретить опиумную торговлю долго не работали в силу всеобщей коррупции. Опиумом в прибрежной полосе торговали все: чиновники, торговцы и те же самые военные, которые должны были ловить опиумные клиперы.

Наконец в 1839 году наркопотребление стало настолько повальным, что Даогуан, восьмой император маньчжурской династии Цин, повелел решить проблему и с этой целью направил в Кантон видного поэта и философа, члена Академии Ханьлинь, цзиньши (обладателя высшей степени на экзамене для чиновников) Линь Цзэсюя.

Линь Цзэсюй был одним из фанатичных сторонников тотального запрета наркотика и неподкупным чиновником с безупречной репутацией. Как и подобает неподкупному чиновнику, придерживающемуся дедовской простоты нравов, Линь отправился в путь налегке, без многочисленной свиты. Его сопровождали один глашатай, шесть охранников, главный повар и два помощника.

Прибыв в Кантон, Линь Цзэсюй конфисковал весь опиум, имевшийся у английских торговцев, приговорил всех курильщиков опиума к смерти с отсрочкой приговора на год и написал королеве Виктории суровое письмо о вреде наркотиков, в котором имелись следующие прочувствованные строки:

«Наш Небесный Двор не получил бы владение над бесчисленными землями, если бы в его распоряжении не было сверхъестественной силы. Не говорите, что вы не были предупреждены».

В письме указывалось, что император Поднебесной полон надежд сохранить дружеские отношения с иностранцами, которые целиком зависят от его товаров. «Например, — писал Линь Цзэсюй, — чай и ревень так важны для жизни иностранцев, что они должны потреблять их каждый день. Если бы Китай был озабочен только своей выгодой без малейшего уважения к благосостоянию других людей, как могли бы иностранцы продолжать жить?»

Судя по всему, Линь Цзэсюй был убежден, что запрет на экспорт ревеня поставил бы Англию на колени. 1,2 млн кг опиума были сброшены в море, и Линь Цзэсюй написал элегию, в которой извинился перед морским богом за осквернение его царства. После этого по приказу императора все английские торговцы были вышвырнуты из Кантона.

По иронии судьбы, тогдашний британский торговый суперинтендант Чарльз Эллиот сам был большим противником опиумной торговли. Но удаления торговцев из Кантона и полного закрытия Китая он, конечно, перенести не мог. Опиумное лобби и английский двор были, конечно, оскорблены еще больше.

Если верить китайским докладам, «несколько дней парламент не знал, что решить… В конце концов дело решили бросанием жребия в храме бога земли — три жребия были в пользу войны, и они решили призвать солдат».

Целями Элиота в этой войне были: а) возобновить торговлю опиумом; б) открыть Китай для торговли вообще, отменив монополию гильдии и покончив с политикой изоляции; в) приобрести для английской короны какую-нибудь близкую к Китаю островную территорию, которую англичане бы использовали как плацдарм для торговли и которую они могли контролировать полностью.

После конца войны такой территорией стал Гонконг.

Начало войны: куда идет английский военный корабль

4 июля 1840 года английская флотилия подошла к городу Динхай на острове Чжоушань. Английская флотилия состояла из 22 военных кораблей и 27 транспортов, которые несли пехотные войска в количестве 3600 человек.

Китайская армия, согласно документам, насчитывала в этот момент почти миллион солдат. 220 тысяч маньчжурских войск служили в «войсках восьми знамен», и 660 тысяч этнических китайцев служили в «войсках зеленого знамени».

Вооружены эти войска были традиционным оружием: мечами, копьями и ротанговыми щитами. В наиболее продвинутых случаях военное оборудование маньчжурских солдат включало в себя аркебузу с фитилем.

Англичане ожидали, что китайские солдаты разбегутся, но китайская флотилия выстроилась вдоль гавани, защищая доступ к плотно застроенному берегу. Англичане начали стрелять по ней из пушек. Канонада длилась девять минут. Когда она затихла, флотилии не было, и большей части береговой застройки — тоже. Народ сбежал из города. Городской судья утопился в пруду. Командующий китайской эскадрой потерял ногу и умер спустя несколько дней. К вечеру над городом развевался британский флаг.

Как такое могло получиться?

Китай изобрел не только порох, но и пушки, развившиеся из «огненного копья». Первое в мире изображение бронзовой бомбарды датируется 1128 годом и находится в Сычуани. Первый в мире масштабный взрыв порохового арсенала случился в 1280 году в Янчжоу. Арсенал был так огромен, что на расстоянии пяти километров с домов срывало балки. Именно в Китае в эпоху Сун порох пережил стремительную эволюцию, породил множество вымерших ныне приспособлений и в конце концов эволюционировал в бомбы, ружья и пушки. Ко времени восстания «красных войск» во второй половине XIII века огнестрельное оружие было настолько привычной частью пейзажа, что войска повстанцев во время осады Сучжоу использовали 2400 единиц оного.

«Департамент вооружений», созданный императором Чжу Юаньчжаном после победы восстания, производил каждый год по три тысячи ручных и по три тысячи сигнальных пушек. Именно из Китая пушка пришла к монголам, а от них — в Европу.

Но после победы восстания «красных войск» в Китае наступил долгий период мира и бюрократии. Все пушки были государственные, все склады — тоже (отчего они и взрывались). Пушки в Китае были, но в нем не было войны.

В Европе, наоборот, война была эндемичной, что вызвало быстрый прогресс огнестрельного оружия.

Оружие это производилась частными лицами, реже — в арсеналах государств, которые постоянно конкурировали на поле боя. Военный чиновник в Китае не уважался — только гражданский. Китаем правили люди, которые носили на боку тушечницу, а не меч.

В 1644 году Китай захватили дикие кочевники-маньчжуры. Качество управления страной резко деградировало: представьте себе, что в середине XVII века кочевники захватили бы Англию, а немногочисленные по сравнению с этническими китайцами завоеватели попытались законодательно закрепить свое преимущественное военное положение.

Маньчжурские «войска восьми знамен» стали играть в Поднебесной ту же роль, что янычары в Турции. Так же, как и янычары, они были опорой империи. Так же, как и янычары, они монополизировали свою позицию, которая в случае «войск восьми знамен» была наследственной.

«Войска восьми знамен» получали землю, рис и деньги в обмен на военную службу. К середине XIX века денежные выплаты съела инфляция, а всё остальное превратились в систему социальных пособий, на которых рядовые маньчжуры и жили. Они скрывали смерти и приписывали в войско лишних детей, чтобы получать пособия, командирам платились взятки, чтобы они закрывали на это глаза, а выплаты рисом, причитающиеся «мертвым душам», продавались на рынке.

Это была армия мертвых душ, занятая торговлей и ремеслами. В 1795 году один из гарнизонов попросил отменить артиллерийские стрельбы, чтобы не пугать шелковичных червей, которых разводили солдаты.

Маньчжуры изначально были кочевниками, но к середине XIX века «войска восьми знамен» практически лишились коней по той простой причине, что земля, отведенная для их выпаса, была продана или отдана в аренду. Никаких крупных войн империя не вела, а с местными повстанцами можно было справиться мечами и стрелами.

Всё это, конечно, сильно отличалось от Европы, где оружие и войска непрерывно совершенствовались в конкуренции на поле боя.

Император, который привык к вранью

Но даже эта проблема Большого военного расхождения (Great Military Divergence) отступала на второй план по сравнению с другой, совершенно фатальной. Император был вообще не заинтересован признавать, что в стране идет война, и вокруг него не было никого, кто мог бы ему это доложить.

Первым из людей, дезинформировавшим императора о происходящем, был уже знакомый нам Линь Цзэсюй. Он был превосходный поэт и действительно идейный борец с наркотиками — разве что питал несколько преувеличенное представление о роли ревеня в английской экономике, — но правдивость в отчетах не входила в число должностных добродетелей кантонского наместника.

Вместо того чтобы доложить императору о появлении флота вторжения, Линь Цзэсюй сказал ему, что это всего лишь корабли опиумных контрабандистов. Более того, он заявил, что его секретные агенты в результате спецоперации уничтожили 36 судов и убили бесчисленное количество англичан! «Превосходно, просто превосходно!» — написал император алым на полях доклада.

Даже тотальный разгром китайской флотилии, занявший всего девять минут, не произвел на императора никакого впечатления по той простой причине, что ни Линь Цзэсюй, ни кто-либо другой так и не доложил ему об этом.

Вместо этого Линь Цзэсюй продолжал слать победные реляции. «Эти иностранные корабли, — писал он через 20 дней после разгрома, — представляют опасность только в открытом море, где они легко маневрируют. В устье же реки они как рыба в котле, и их можно тотчас захватить и уничтожить».

Слова Линь Цзэсюя были не пустым хвастовством. Губернатор Кантона имел большие творческие планы по уничтожению английских военных судов с помощью китайских вундерваффе. В качестве одного из таких видов оружия предполагалось использовать команду даосских магов, способных часами не дышать под водой. Предполагалось, что маги пройдут десять миль по речному дну, подойдут к английским кораблям и провертят в них дырки.

Кроме этого, Линь Цзэсюй собрал команду неустрашимых храбрецов. Эти китайские коммандос должны были подплыть к британским военным кораблям, вооруженным каронадами, на низеньких джонках и закидать их горшками с горящим маслом. А другие не менее неустрашимые коммандос должны были устроить брандеры с наваленным на них хворостом, соединить их цепями и прибить брандеры к английским кораблям.

Как Линь Цзэсюй собирался подойти к военным судам, ощетинившимся пушками, на расстояние, достаточное для метания горшков и прибивания брандеров, история не уточняет.

Император между тем продолжал пребывать в полной уверенности, что британские корабли пришли к его берегам, чтобы выразить ему почтение.

«Если англичане направятся в Тяньцзинь, — писал он наместнику, — и проявят подобающее смирение в поведении и речах, сообщи им, что торговлю, согласно постановлениям императора, можно вести в одном лишь Кантоне». Если же, наоборот, они будут вести себя нагло, их следовало истребить в битве.

Весь гигантский бюрократический аппарат империи — тысячи сюцаев, цзюйженей, цзиньши, соревновавшихся на экзаменах за право быть чиновниками, в совершенстве владевших каллиграфией, стихосложением и искусством придворного вранья, — не посмели доложить императору, что иноземцы явились вовсе не с добрыми намерениями.

«Ежели они хотят передать письмо, — продолжал император свои инструкции Цишаню, наместнику в Тяньцзине, — просто перешли его мне, неважно, на китайском оно или на иностранном языке».

Как легко догадаться, наместник Цишань, получив столь неопределенные инструкции, вовсе не торопился начать боевые действия. Канонерки англичан, вошедшие в Жемчужную реку, были радушно встречены Цишанем, который послал им основательный запас быков, овец и курятины, вступил с ними в переговоры и принялся докладывать императору, что иностранцы «выказывают раскаяние». Это был, наверное, едва ли не первый случай в мировой истории, когда вражескую армию встречали хлебом-солью.

Наместник Цишань — потомок в седьмом поколении одного из маньчжурских полководцев, наследственный вельможа, за тридцать лет карьеры проваливший все дела, которые ему поручали, но скопивший на этих проваленных делах десять миллионов серебряных долларов, триста сорок домов и множество прочей мелочи.

Все неприятности, связанные с захватом острова, свалили на Линь Цзэсюя. Его немедленно отправили в отставку. Цишань принялся писать доклады императору о чужеземцах, которые смиренно выказывают раскаяние, а Элиота Цишань уверял, что «император каждый день разрешает бесчисленные важнейшие проблемы» и что «нет надобности беспокоить его такими мелкими делами».

Наконец 7 января 1841 года Элиот понял, что его водят за нос, и атаковал. Устье Жемчужной реки было защищено пятью гранитными фортами, находившимися под командованием адмирала Гуань Тяньпэя.

Адмирал был потомком бога войны и получил свой пост за успешную доставку до столицы конвоя с зерном. У фортов были круглые стены, на которых стояли скверные пушки, не способные легко менять угол подъёма, но зато форты носили громкие названия: «Вечный мир», «Укрепленная безопасность», а также форт, «Подавляющий, изумляющий и пресекающий тех, кто явился издали».

Цишань понимал, что его пушки не чета английским и порох скверен, и решил брать не качеством, а количеством. Форты были переполнены китайскими солдатами. Вместо штатного расписания в 60 человек каждый форт имел 360 защитников. Форты были набиты битком.

Первый форт британцы взяли за 25 минут. На остальные потребовался еще час. Море стало черным от трупов. Тот факт, что форты были так перенаселены, что каждый выстрел англичан находил цель, стал важным фактором победы. Многие китайские солдаты были сожжены заживо: они падали на землю со своими мушкетами с горящим фитилем, и этот фитиль поджигал пороховые заряды, прикрепленные к груди и поясу их военной хлопчатой формы.

Особенное разрушение произвел военный пароход «Немезида». Он был специально доставлен к устью Жемчужной реки для войны и вооружен в числе прочего ракетами Конгрива. Одна из этих ракет попала в пороховой погреб боевой джонки, и джонку разнесло в пух и прах. После того как куски джонки вместе с кусками людей попадали вниз, все остальные китайские матросы сбежали на берег, а джонки были расстреляны английскими пушками.

Поражение Цишаня было полным, и его, естественно, требовалось объяснить императору. По счастью, объяснение было быстро найдено, и его представил императору не кто иной, как подсиженный Цишанем Линь Цзэсюй.

Цишань, объяснил Линь, был предатель. Он, Линь, был готов к защите Кантона с помощью даосских магов, которые вот-вот должны были пробурить дырки в британских кораблях, и бесстрашных коммандос, которые должны были прибить к их бортам джонки, скрепленные цепями и нагруженные пылающим хворостом. 

Именно поэтому испуганные англичане миновали Кантон, где все уже было готово для их разгрома, и направились в Тяньцзинь. Там изменник Цишань не только перешел на их сторону, посылал им еду, овец и быков, угощал пирами, но и предательски распустил боевые отряды храбрецов, которые должны были прибивать цепные брандеры. Эти храбрецы, числом 2000, перешли на сторону англичан, и это они-то и взяли форты!

Цишань был отправлен в отставку, и на его место император прислал седобородого полководца Ян Фана. Ян Фан обрел титул маркиза Решительной храбрости (третьей степени) за свои расправы над сектантами Белого Лотоса, и он был так глух, что общаться мог только письменно; он обожал большие взятки и маленьких мальчиков.

Китайская версия «аналогов нет» — горшки с мочой

Прибыв в Кантон в начале марта, Ян Фан быстро определил причину успехов иностранцев. Ею было не предательство, а колдовство. Пушки англичан стреляли так точно потому, что англичане были колдуны. Более того, мудрый командующий имел и средство от этой напасти. Каждому читателю средневековых китайских повестей известно, что от колдовства прекрасно помогает моча женщины. Стоит облить ей колдуна — и колдовство перестает действовать.

Командующий приказал собрать по всему городу горшки с мочой, установить их на плоты и под этим прикрытием наступать на захваченный англичанами форт. Моча была собрана, плоты выстроились. Англичане начали стрелять, и проще всего сказать, что моча ничем не помогла.

В результате Ян Фану пришлось прибегнуть к другому могучему оружию, состоявшему на вооружении китайских полководцев, а именно вранью.

Он принялся слать императору длинные реляции о своих победах, красочно расписывая могучие залпы китайских пушек, утопленные корабли и позорное бегство иностранных дьяволов. Император был восхищен. «День и ночь я жду известий о ваших победах, — писал он глухому педофилу, наступающему с помощью горшков с мочой, — кто может лучше справиться с делом, нежели мой маркиз Ян Фан? Моя радость не знает границ».

Корабли тем временем достигли Кантона, пройдя почти 100 миль вверх по течению Жемчужной реки. Местное население, всё поголовно завязанное на торговлю с иностранцами, только обрадовалось их прибытию. Несмотря на формальные запреты властей, всё пошло по-прежнему: англичане продавали опиум и покупали чай.

Император уволил Ян Фана и назначил командовать войной своего дальнего родственника Ишаня. В подмогу ему были посланы подкрепления, состоящие в основном из войск, набранных в северных районах.

Прибыв на место, знатный маньчжур Ишань быстро разобрался в причине неудач. Дело было не в англичанах и не в их колдовстве. Дело было в поголовном сочувствии местного населения англичанам. Все они разбогатели на торговле чаем и опиумом. Все они хотели торговать, а не воевать. Все они были «пятой колонной», заслуживавшей самой жестокой кары. Бороться с ними было куда безопасней, чем с английскими пушками, а выгоды от этой борьбы было куда больше.

В другом случае жертвой нового наместника стал просивший подаяние хромой старик, не вовремя убравшийся с пути его торжественной процессии. Старика обезглавили; в своем докладе императору Ишань доложил, что ликвидировал вражеского агента.

Такое обращение Ишаня с местным населением, которое он был послан защищать, задавало образец войскам. Число их теперь достигало 50 тысяч против 4 тысяч британских солдат. Ишань, как и его предшественники, пытался восполнить количеством недостаток качества, и, как его и предшественники, он наживался на солдатах. Они были голодны и раздеты и вдобавок происходили в основном из далекой горной Хунани. Эти люди говорили на другом языке и богатых жителей Кантона, которых они должны были защищать от англичан, воспринимали как дичь, на которую разрешена охота. Как и войска России в «освобожденном» Херсоне, они могли кормиться только с земли.

В богатом городе с населением 1,2 млн человек, жившем торговлей с иностранцами, начался ад. Китайские войска и их командиры отказывались выходить из города сражаться, зато они грабили и убивали внутри. «Бесчисленные тела устилали улицы, — писал один из жителей Кантона. — Любая дисциплина исчезла, и дороги были полны воплями и смятением. Везде я видел грабеж и убийство. Тысячи наших солдат бежали прочь, нагрузившись награбленным, а потом начинали делать вид, что они заблудились, преследуя врага».

В городе бродили самые страшные слухи. Например, считалось, что проститутка, больная проказой, может избавиться от нее, переспав с хунаньским солдатом. Хунаньцы, в свою очередь, заболев проказой, верили, что от нее можно избавиться, съев плоть младенца. В самом ли деле они ловили и съедали детей, трудно сказать. Но достоверно то, что жители Кантона верили, что хунаньские солдаты детей едят, и несколько раз порывались устраивать погромы.

За городом британские солдаты, которым тоже нечего было есть, насиловали местных девиц, и офицеры от любопытства оскверняли местные храмы. Крестьяне ненавидели англичан; жители Кантона — «защитников».

Элиот тоже не очень-то хотел брать миллионный Кантон, опасаясь, что его разграбят уже британцы; войска бездействовали.

Самую большую потерю Чарльз Элиот и генерал Бремер понесли в это время от шторма; они отправились за подкреплениями в Макао, и налетевший тайфун потопил их корабль. Командующий экспедицией выплыл из моря в одних подштанниках; знакомый китаец охотно укрыл их в своей лодке и за 3300 долларов доставил в Макао мимо разыскивавших их правительственных войск. К этому времени за голову Элиота предлагали 100.000 долларов, а за голову Бремера — 50.000, но спасший их китаец прекрасно знал, что император никогда не заплатит.

Что делал в это время полководец Ишань?

Вы угадали: он лгал. Как и его предшественники, он продолжал рапортовать императору о победах. В то время как англичане штурмовали форты и отрезали у мертвых китайских солдат их косы, Ишань самозабвенно описывал, как их офицеры становились перед ним на колени.

Из его рассказов выходило, что англичане явились под стены Кантона только за одним — униженно умолять об отмене запрета на торговлю, которая грозила им банкротством.

«Они хотели подать мне жалобу, перечисляющую их обиды, — сообщал Ишань императору. — «Как может наш Генералиссимус принять вас? — загремел на них мой генерал. — Его единственный приказ — война, война и война». Иностранные офицеры немедленно сняли свои шапки и выказали почтение».

Император, услышав о таком положении дел, был снова восхищен решительностью своего генерала. Он разрешил ему подписать на месте всё, что на коленях просят эти смирившиеся мятежники, стребовать с кантонских купцов суммы, которые покроют английские убытки, и распустить более ненужную армию.

Сделал он это в самый неподходящий момент. Дело в том, что английская сторона, раздосадованная проволочками, сняла с поста командующего экспедицией капитана Томаса Элиота и заменила его сэром Генри Поттинджером — человеком, который в возрасте 20 лет, одевшись пуштуном, прошел по пустыням Афганистана, где следующие сто лет не ступала нога белого человека. 

Поттинджер, раздосадованный медлительностью Элиота, начал занимать прибрежные города один за другим.

Император в ответ отправил на фронт, существования которого он по-прежнему не признавал, нового наместника Юйцяня. Невероятно, но даже сейчас Юйцянь продолжал врать императору о тотальном превосходстве китайской армии над жалкими английскими «мятежниками».

«Наши пушки могут наносить удары по британцам, а их пушки не могут наносить удары по нам», — так этот достойный царедворец описывал положение дел на фронте.

1 октября Поттинджер снова взял город Динхай на острове Чжоушань — это был тот самый город, со взятия которого началась война и который, когда войска пошли дальше, вернулся снова под управление Китая.

На этот раз потерю города скрыть быть нельзя, но Юйцянь в своем докладе подробно описан невероятных размеров битву, которая стоила жизни 30 тысячам британских «мятежников». Вслед за этим был взят Нинбо. 

Император наконец начал подозревать, что «мятежники» приходят под стены городов не только для того, чтобы встать там на колени и смиренно попросить возобновить торговлю. Он назначил новым командующим армией своего племянника Ицзина, заведовавшего доселе императорскими садами и охотничьими угодьями. В поддержку ему со всех концов Китая было направлено 12 тысяч солдат — как маньчжуров, так и китайцев.

Как и все его предшественники, Ицзин рассматривал войну в первую очередь как возможность для невероятного обогащения; торговали всем: едой, амуницией, списками; солдаты, отправляющиеся на фронт, выламывали двери домов и использовали их как носилки, заставляя местное население нести себя на плечах.

Для городов, которые она должна была защищать, она представляла куда большую опасность, чем для врага; в конце концов, своих подданных грабить было куда легче, чем английских солдат.

Бывший командующий парками и не подозревал, однако, что его собственное воровство может как-то отразиться на повадках солдат. С его точки зрения, победа была неизбежна. Племянник императора объявил конкурс на лучшее донесение о победе и изложил императору свою диспозицию так: «Я отрежу головы Поттинджера, Гу и Паркера и преподнесу их Вашему Величеству, чтобы их можно было выставлять на обозрение по всей империи. Пока они еще живы, я съем их трепещущую плоть и буду спать на их коже».

Одновременно достопочтенный начальник парков предложил Поттинджеру взятку, чтобы тот оставил Нинбо. Кроме этого, он пошел на крайние меры, а именно бросил череп тигра в воды Драконового пруда, дабы дракон проснулся и пожрал английских мятежников. «Великий успех неизбежен», — начертал император на полях отчета об этом важном событии.

Англичане в этот момент контролировали Нинбо, Чжэньхай (нынче район Нинбо) и Чжоушань, и их силы едва составляли пять тысяч пехотинцев.

План Ицзина предполагал одновременную атаку всех трех занятых англичанами городов. 36 тысяч должны были атаковать Нинбо, 15 тысяч — соседний Чжэньхай, и еще 10 тысяч — Чжоушань. Всего армия Ицзина насчитывала свыше 100 тысяч человек. Как полагал Ицзин, количество должно было компенсировать качество — и, как уже неоднократно случалось в этой кампании, всё произошло ровно наоборот.

Значительная часть армии существовала только на бумаге; другая часть хронически недоедала. Все окрестные крестьяне разбежались перед ее приближением, предчувствуя обычные грабежи, и армия, спешившая на освобождение своих же собственных городов, передвигалась по опустошенной ее же жителями земле.

Удивительно, но нападающим удалось застать английские войска почти врасплох. Англичане получали столько известий о неминуемом нападении, что почти перестали его ждать. Количество английских солдат, оборонявших Нинбо, было совершенно недостаточным для того, чтобы просто патрулировать почти пятикилометровый периметр его стен.

Дело дошло до рукопашной, и у западных ворот 140 английских солдат в течение нескольких часов до рассвета оборонялись от трех тысяч китайских нападающих, сбрасывая на них выломанные из стены камни. С рассветом к англичанам прибыла подмога в виде одной-единственной гаубицы, и этой гаубицы, стрелявшей со стены по китайским войскам, находившимся в двадцати ярдах, оказалось достаточно.

Нападающие именно из-за своей многочисленности были втиснуты в узкие улочки средневекового города, каждый залп оставлял десятки убитых. Задние ряды нападающих напирали на передние; трупы лежали на земле густым ковром. В передних рядах лежали ополченцы из Сычуани. От них до гаубицы было двадцать шагов, но китайцам нечем было стрелять в ответ: солдаты из Сычуани были вооружены одними лишь ножами. Этого было достаточно, чтобы грабить по дороге крестьян, но совершенно недостаточно, чтобы сражаться с британской армией.

На этих и других вооруженных ножами людей империя, согласно документам, потратила 30 млн унций серебра.

Покончив с нападающими, англичане перешли в контратаку. Ицзин бежал, прихватив с собой четыре кадки с редкими орхидеями, подаренными ему накануне победы: он был большой любитель цветов и поклялся никогда не разлучаться с подарком. Императору Ицзин доложил об одержанной им гигантской победе. По его словам, он разгромил 17 тысяч английских солдат, пятьсот из которых остались лежать на поле боя, и более того — разгромил английский военно-морской флот в огненной атаке, которая унесла пять кораблей и жизни 600 моряков. Английским источникам об этом беспримерном морском сражении было ничего не известно.

Зато мы можем предположить, откуда Ицзин черпал вдохновение для своих докладов. Одним из вундерваффе, которых Ицзин собирался употребить для уничтожения английского флота, были 19 обезьян. Ицзин планировал привязать к их спинам фейерверки и в таком виде напустить на английские корабли. План не сработал за неимением средств доставки этого отряда коммандос. После бегства Ицзина бедные обезьянки погибли от голода в своих клетках.

В ожидании «иностранных мятежников»

18 мая 1842 года английский флот захватил Чжапу — небольшой прибрежный город, почти все жители которого были маньчжурским гарнизоном. Несмотря на то, что они все позарастали лавками, маньчжуры из «войск восьми знамен» оказали яростное сопротивление. Будучи побеждены, маньчжуры перерезали себе горло, но не сдавались в плен. «Целые семьи убивали друг друга. Матери вешали детей и топили их в колодцах, мужья делали то же для жен, прежде чем упасть на свой меч».

Тем не менее город был взят; английский флот вошел в устье Янцзы и к 17 июля подошел к стенам Чжэньцзяна — большого города, который оборонял маньчжур по имени Хай Лин, у которого кроме находившихся вне города китайских войск было в распоряжении 3300 солдат маньчжурского гарнизона.

Проще всего будет сказать, что Хай Лин во время этой осады сошел с ума. Его мозг не выдержал разрыва между воображаемым могуществом империи и реальностью.

План обороны города, который выдвинул Хай Лин, заключался в том, чтобы запереть городские ворота, объявить всех китайцев внутри города предателями и начать их систематическое истребление.

«Только у четырех ворот пушки Хай Лина глядели наружу, — вспоминает китайский очевидец этой осады, — а внутри города он занимался только одним. День и ночь он арестовывал прохожих по подозрению в измене. Если дети или женщины видели маньчжурских солдат, они бежали в ужасе, а солдаты преследовали их и убивали, а затем объявляли Хай Лину, что они покончились с предателями, и тот вознаграждал их». «Каждый дом был обыскан, людей убивали под самыми вздорными предлогами», — вторит ему другой свидетель.

Кошмар, который разыгрался при осаде Чжэньцзяна, напоминал кошмар при осаде Кантона с той только разницей, что в Кантоне северные китайцы резали южных, а в Чжэньцзяне раскол произошел по линии китайцы — маньчжуры.

В результате Хай Лин добился почти немыслимого: он заставил городское китайское население мечтать о штурме города «иностранными дьяволами». Так оно и произошло.

«Иностранцы, — пишет очевидец событий, — изначально собирались штурмовать город 22 июля. Но когда их командующий услышал, что Хай Лин готов вот-вот уничтожить всех обитателей, он послал войска на немедленный приступ, запретив им использовать пушки из опасения вызвать тяжелые жертвы среди гражданских… Когда они ворвались в город, они не убили понапрасну ни одного человека и всем, кто хотел, позволили покинуть город».

Маньчжурские солдаты, хорошо понимая, что их ждет, перерезали горло себе и своим детям. Когда всё было кончено, разъяренное местное китайское население стало врываться в маньчжурские дома, убивая тех, кто остался в живых, и разграбляя всё, что смогли найти.

Китайские войска, стоявшие вне города, бежали, не вмешиваясь в резню. О них Хай Лин не заботился: у них не было ни еды, ни огня, и их единственной пищей в течение многих дней были сырые баклажаны. 

Дорога на Нанкин была открыта.

Новый начальник, назначенный императором бороться против «мятежников», подписал с британцами мирный договор, в котором даровал им всё, что они хотели: свободную торговлю, право торговать опиумом и Гонконг. Некоторые ключевые статьи договора звучали по-разному на английском и китайском. Императору после этого сообщили, что «иностранные мятежники» были «очень вежливыми и послушными».

Было лето 1842 года. Первая опиумная война кончилась, и никто — ни один человек ни из ближнего, ни из дальнего окружения — не осмелился до сих пор доложить императору, что его войска находятся в ужасающем состоянии, что его чиновники используют войну для резни местного населения и кражи денег, что техническая база империи не позволяет оказывать им сопротивление, что армии в четыре тысячи человек берут миллионные города и что вообще в стране идет война.

Впереди было восстание тайпинов, Вторая опиумная война, ихэтуани и падение династии.

***

Все исторические параллели случайны.