Люди на местах

Конечно же, повестки должны разносить сотрудники военкоматов. Но власть давно и уверенно считает учителей так же, как и сотрудников ЖКХ, именно теми людьми, которые должны доносить волю государства с самого верха до каждого человека в самом низу (да, у нас государство строго пирамидальное, как в средние века) — и делать это безропотно и бесплатно. Не только потому, что учителя — бюджетники и финансово зависят от местных властей. Но и потому, что школа так же, как и районная поликлиника, и местные конторы ЖКХ, есть в каждом микрорайоне, а ее сотрудники напрямую взаимодействуют с населением. И власти кажется совершенно естественным собирать через школу статистику по охваченности детского населения кружками и секциями, по проценту семей мигрантов в районе, разве только не по количеству машин на семью. И привлекать их к любым делам, когда нужно добраться до каждой квартиры в микрорайоне, до каждого дома на селе, до каждой семьи: обойти ли поквартирно и оповестить персонально, или же промыть каждую детскую голову изнутри, или следить за детскими соцсетями и выявлять террористов-экстремистов среди собственных учеников. И к тем делам, в которых нужна бесплатная рабочая сила или бесплатная массовка, — тоже. Это не только бесконечные дежурства на ЕГЭ, ОГЭ и так далее, для которых профсоюз «Учитель» несколько лет добивался оплаты сверхурочного учительского труда. Это и субботники в единственный учительский выходной, и «путинги» в поддержку власти. 

Почему же учителя так легко соглашаются бесплатно делать сверхурочную работу, которая даже не прописана у них в трудовом договоре, почему готовы исполнять любые требования начальства, даже самые глупые или самые бесчеловечные? Почему берутся за то, что они вообще не должны делать никогда и ни при каких обстоятельствах?

Послушание превыше всего

В общественном сознании уже устоялся определенный консенсус по поводу современных учителей: учитель — это, прежде всего, бюджетник. Существо подневольное, страдающее, угнетаемое начальством. Можно поговорить дальше о падении престижа профессии: это раньше учителя были уважаемыми людьми, а проклятые девяностые лишили их всякой репутации и превратили в обслуживающий персонал (недаром из Закона об образовании недавно с такой помпой убрали словосочетание «образовательные услуги»: учителя настояли, не отличая экономическое понятие «услуги» от бытового «прислуживать»). Но дело не только в том, что учительская масса в основе своей подавлена, небогата, унижена и часто не отличается хорошим образованием.

Важно еще и то, что едва ли не основная ценность для школы и учителя — это послушание. Точное, четкое, своевременное выполнение указаний. Если учителя именно это ценят, это проповедуют ученикам всю свою жизнь — то и сами они себя ведут в полном согласии со своими ценностями.

Ослушаться, не выполнить приказаний — это очень страшно. Это сразу двойка, неуд по поведению, волчий билет. Тот, кто выше тебя и сильнее, рассердится, разозлится и будет тебя мучить. Это поведение ребенка в пьющей семье, где его бьют. Это поведение заложника, который опасается злить террориста. Именно поэтому учителя не любят тех правдоискателей, которые высовываются, требуют выполнения трудового договора: не зли пьяного папу, нам всем достанется.

К тому же они так загружены работой, основной и дополнительной, что уже не могут роптать и возмущаться. Они только могут объяснять себе, как идущий на русско-японскую войну запасный из вечно актуального толстовского воззвания «Остановитесь!»: «Надо же кому-нибудь драться» и «Как же быть-то? Куда же денешься?». Или, как учителя в том самом ролике: «Нам дали повестки в приказном порядке».

Святость — норма жизни

Многие ведь и не вдумываются в понятия «трудовой договор», «трудовой кодекс», «трудовое право». И из-за своей правовой неграмотности, и из житейской наивности, и по вечной привычке подчиняться, чтобы не было хуже.

От учителя по умолчанию ожидается готовность к нерассуждающему подчинению, которую можно выдать за святое служение: если вы хотите денег, зачем вы пришли в эту профессию? Эта профессия — служение. Учитель не имеет права на забастовку: за ним дети. Это я с молодости помню, когда нам не платили в школе по три месяца подряд: ты не можешь перестать учить детей, ты за них отвечаешь. Как врач не может перестать лечить, а сотрудник ТЭЦ — подавать тепло в дома зимой.

С советского детства памятный образ — скромная учительница, которая до глубокой ночи проверяет тетрадки при свете тусклой лампы, закутавшись в заплатанную шаль. 

Переработка для нее — это норма жизни. Субботник — труд ради общественного блага. Политинформация — важное государственное поручение по воспитанию юных граждан. Служение ребенку оказывается служением не ребенку, не обществу, не Родине, даже не государству — а просто служением режиму.

Школа — это место, где ребенок встречается с государством. И где государство, заказчик образования, требует сформировать из этого ребенка своего будущего гражданина — лояльного сегодняшнему режиму и разделяющего те ценности, которые он назвал основными на этот конкретный исторический момент. Вот учитель и формирует. Выполняет государственный заказ.

Я/мы Герасим

Автор этих строк не раз слышала, как учителя, директора школ и чиновники от образования с важностью повторяют одну и ту же безумную фразу: «Мы государевы люди». И ладно бы еще эта путаница между государем и государством, непозволительная для образованного человека (что бы мы ни думали о нынешнем вожде, монархию у нас еще не провозгласили). Но они ведь и чувствуют себя так — как государевы люди, смысл жизни которых в служении своему государю. Как самураи, которые должны служить господину, или средневековые вассалы, до гроба верные сюзерену. Как известные нам из русской литературы Митрофанушкина нянька Еремеевна, Петрушин дядька Савельич или слуга Обломова Захар, для которых важно служить господину — даже если получать за эту службу, как Еремеевна, «по пяти рублей на год да по пяти пощечин на день». Как известный нам из той же литературы дворник Герасим, которому в голову не придет ослушаться барыни, даже если она велит утопить Муму, самое дорогое, что у него есть.

Государевы люди — это образ жизни. Ее смысл — служение. Приказ не выполнить невозможно так же, как для ребенка невозможно уйти от мамы и папы в самостоятельную жизнь и принимать самостоятельные взрослые решения. Государев человек не принимает решения, а выполняет приказы. Сам по себе ничего не стоит: его ценность в том, что он принадлежит к сообществу. Я могу ошибаться, все не могут. Не может один идти в ногу, а все не в ногу. Российской школе, как и обществу, еще предстоит осмыслить, что один может быть прав, когда все ошибаются. Что «мы так вам верили, товарищ Сталин, как иногда не верили себе», — не взрослая позиция. И уж тем более не педагогическая. Ну, если не считать задачей педагогики XXI века идею вырастить идеального вассала, верного слугу, нерассуждающего исполнителя.

Осмысление

Коллеги, кажется, и вовсе не обсуждают историю с повестками — все уже привыкли, что пока одни из нас получают свои административки и уголовки за антивоенные протесты, другие идут на «путинги» и вопрошают: «А что я могу сделать?»

Обсуждать тут нечего. Одни из нас с весны ведут в зуме волонтерские занятия для детей, которых война сорвала с места, и все эти дни сидят в чатах и строят маршруты в безвизовые страны, отправляя коллег, друзей и сыновей подальше от военной мясорубки. Другие готовятся к очередному «Разговору о важном» и разносят повестки. 

Вот подруга, учительница из далекой-далекой глубинки, написала мне 22 сентября: «Сегодня в школе тихий вой: у пятерых коллег сыновья получили повестки. И вдруг у всех началось прозрение. Когда я с конца февраля до середины марта рыдала, меня чудачкой считали, спасибо, что в покое оставили. А сегодня поток признаний: откуда я это предвидела…»

Страшней всего мне представить себя на этом месте — месте учительницы, которой государство предписывает отправить сына на убой. И которой надо объяснить детям, за что будет погибать ее сын, их папы и братья.

Страшней всего мне представить себе, как она берет пачку повесток и несет их по адресам — другим папам, сыновьям, братьям: «Ну ведь кому-то же надо… А что я могу сделать…»

Не можешь ничего сделать — увольняйся из школы. Не учи детей служить Митрофанушке за пять пощечин на день и беспрекословно топить Муму. Это просто профнепригодность.