Возращение
В определенный момент в тройнике (трёхместное «купе» в столыпинском вагоне — И.А.) я остался один. В столыпинском вагоне (столыпинский вагон, столыпин — вагон для перевозки заключенных — И.А.) было ни холодно, ни жарко — прохладно. Отъехав от Челябинска 24 марта 2013 года, поезд неумолимо шёл на столицу.
В тюрьме обычно каждый миг тебя окружают люди, и поэтому, когда вдруг остаюсь один, я ощущаю блаженство, чувствую себя свободным от людей и абсолютно свободным в пределах камеры — в кой-то веки можно не думать, как на твои действия отреагируют окружающие. Когда 24 часа в сутки делишь замкнутое пространство с другими людьми, причём совершенно чужими и чуждыми, физическое одиночество, я бы даже сказал — уединение, начинаешь ценить совсем по-иному.
Я сел на лавке так, как удобно, без оглядки на кого бы то ни было, не задумываясь, например, что моя нога может кого-то задеть, и закурил сигарету, не ожидая раболепного или, напротив, властного: «Покурим?»
Да, ещё в Столыпине «Иркутск-Челябинск», отъезжая от Ачинска, я разрешил себе ни о чём не думать и курить, бухать и накуриваться травой по этапу — всё-таки я выезжал из Красноярского края, покинул Мордор и оказался на свободной территории, где нет пресс-хат, директоров (так в Красноярске и некоторых других местах называют заключённых, открыто сотрудничающих с администрацией, которые сидят в камерах СИЗО, ТПП, ПФРСИ. Это могут быть как прессовщики, так и просто открытые стукачи — И.А.), приёмок (избиение, пытки и другие «спецэффекты» по приезду в учреждение — И.А.), где зеков не закалывают психотропами и не загоняют в петушатник. Курево — отвратительная привычка, но в данном случае я решил на время предаться ей.
В одной из рассечек (камера-отсек в столыпинском вагоне — И.А.), недалеко от меня, сидели, кажется, подследственные или поселушники (осуждённые к отбыванию наказания в колонии-поселении — И.А.), да ещё несколько женщин ехали в первой рассечке — остальные же «купе» опустели уже в Мордовии. Я перекинулся парой фраз с арестантами — как сами, далеко ли едут? Потом лёг на фуфайку, положив под голову шапку, и просто наслаждался стуком колёс да покачиванием поезда, мчавшего в Москву.
Вскоре я задремал.
Проснулся, когда состав остановился в Рязани — где стоим, узнал у вертухая, проходившего мимо рассечки. Когда столыпин снова тронулся, я крикнул:
– Эй! Есть живой кто-нибудь?!
Потом ещё раз. И ещё. Но ответа не последовало.
Во всём столыпинском вагоне я остался один — охрана не в счёт.
Ничего себе! Целый столыпинский вагон — ради меня одного. Первый раз такое.
Из Москвы на Урал и с Урала в Сибирь столыпины идут набитые битком — зеков везут подальше от столицы в дикие места, в тайгу, в тундру, как и всегда везли — и в XIX веке, и в XX. А вот обратно — из Сибири в сторону Москвы — столыпинский вагон идёт почти пустой — кого везти-то? Только таких счастливчиков, как я. Или, наоборот, тех, кому грозит добавка к сроку.
Когда пятнистый силуэт вновь появился на продоле (коридор — И.А.), я его окликнул:
– Старшой, а я, чё, один остался в столыпине?
– Да… — отозвался тот.
– Старшой, а с кипяточком что-нибудь придумаем?
– Придумаем…