Сюжеты · Общество

«Меньше текущих унитазов» 

Сергей Маркелов — о работе журналиста на российском госканале

Сергей Маркелов , специально для «Новой газеты. Европа»
Иллюстрация: Getty Images / «Новая газета. Европа»

Я пришёл на ГТРК «Карелия», когда учился в университете. За несколько лет до моего неожиданного крена в журналистку в подъезде меня обула пара гопников — я оказался в больнице с тройным переломом нижней челюсти из-за стойкого нежелания отдавать им свои вещи. Они на суде так и рассказали: «Он сопротивлялся, поэтому мы настучали ему по голове, пока он лежал на ступеньках, — то ли ногами, то ли колотушкой, не помним».

Я после этого случая вроде поумнел, пошёл учиться на филфак. Когда случился Крым, я всё еще был туповатым корреспондентом государственного телеканала, делал сюжеты о посевных в карельских деревнях, о дырах в мосту, о литературных фестивалях, о замерзающих зимой городах, потому что опять где-то застряли вагоны с мазутом. Почему в стране с развитой системой железнодорожного сообщения теряются вагоны с мазутом, почему в стране, где зима чуть ли не десять месяцев в году, каждый январь взрываются и летят к чертям трубы, было не очень понятно, но я носил пиджаки, потом даже костюмы, прыгал в машину и летел со съёмочной группой петрушить, как я тогда думал, зарвавшегося мэра из глубинки, которому было плевать на меня и мою камеру с высокой колокольни.

Я был уверен, что, замерзая от холода в осеннем пальто и ботинках на тонкой подошве, дрожащими руками держа микрофон, делаю какое-то важное дело.

Помню, почти сразу после аннексии Крыма нам пришла разнарядка из Москвы: «Меньше текущих унитазов» — социальных сюжетов действительно стало меньше, но меня начали бросать в какое-то дерьмо. Поворотным моментом стало задание снять сюжет о митинге против политических арестов. Тогда в центре Петрозаводска, считай спина к спине, прошло два митинга — патриотический, с песнями, плясками, «яблочко, куда ты катишься», кокошниками и вот этим всем в честь то ли присоединения чего-то там, то ли в честь каких-то там побед, — и там же, на Студенческом бульваре, проходил «яблочный» митинг в поддержку тогда уже арестованных членов оппозиционной команды: двух женщин, у которых есть дети, закрыли в СИЗО с подачи тогдашнего губернатора Карелии Александра Худилайнена, чьи коррупционные уши торчали в каждом расследовании, которое я делал. Будь то история о неотапливаемом зимой городе или о разваливающемся зверосовхозе, везде был Худилайнен или его гатчинские друзья, планомерно дербанившие карельские предприятия, — на правительственном же уровне Худилайнен рассказывал о поистине вавилонских планах по развитию региона.

Году в 2013-м, когда бывший глава Карелии Андрей Нелидов недолго возглавлял музей «Кижи», меня отправили снимать сюжет о том, как Нелидов в окружении будущих депутатов Госдумы тарахтит про развитие острова Кижи. Концепция по масштабу обещала в будущем ни больше ни меньше «Парк юрского периода» на острове.

Нелидова вместе с напарником Ваней очень скоро посадили за взятки, Иван еще и вляпался в мутную педофильскую историю. Концепция развития музея Кижи, как и концепция развития туризма в регионе, как и проект лодочных парковок в Кеми и аэропорта в Сегеже, как и концепция развития молочных предприятий в регионе, как и полная программа развития Карелии в честь столетия республики, остались на бумаге — последнюю уже при нынешнем главе Артуре Парфенчикове подужали, в ее рамках в который раз подлатали дороги, вылизали центр Петрозаводска, что-то там построили, но всех миллиардов так и не освоили.

В период же так называемой «крымской весны» Худилайнен, видимо, получив разнарядку зачистить регион от оппозиции, пытался сначала договориться с этой самой оппозицией в лице чудом прошмыгнувшей в городскую мэрию Галины Ширшиной и пары влиятельных бизнесменов, но Ширшина с подачи карельского бизнесмена Василия Попова, который финансировал яблочную предвыборную кампанию, послала его к карельскому деду морозу Паккайне, и вскоре Худилайнен снял Ширшину, отправил Василия Попова в длительную эмиграцию, а второго влиятельного бизнесмена и депутата Девлетхана Алиханова, который на очередном заседании то ли карельского парламента, то ли правительства предъявил Худилайнену за Сиверский лес (это дело об украденных вагонах леса, где глава тогда еще Гатчины Худилайнен съехал на свидетеля), — отправил в СИЗО, а затем в колонию по экономической статье. Я помню, как в суде дагестанца Алиханова вели по коридору, и он бодро кричал нам:

— Карела ведут!

Он стойко держался в суде, отправился в колонию, из которой его выпустили досрочно, он тут же побежал рассказывать нам, журналистам, о том, что все его обидчики пожалеют о содеянном, поэтому через пару недель снова отправился в колонию досиживать свой двухмесячный срок, а откинувшись, больше не появлялся с громкими заявлениями в ленте новостей. Но это был уже 2019 год.

Во время же тех событий я ещё работал на ГТРК «Карелия», и у нас почти сразу после прихода к власти оппозиционного мэра Галины Ширшиной запретили ее показывать в эфире и вообще упоминать о ней. Обмануть этот конвейер было не так просто, но можно. Однажды в канун новогодних праздников, когда наступает чудесное время сюжетов о первой расписавшейся паре, о первых родившихся детях, о новогодних буднях пожарных и ментов, я снимал в ЗАГСе, где провожала в счастливое будущее первую посленовогоднюю пару Галина Ширшина. Тогдашний директор ГТРК свинтила в отпуск за бугор, шеф-редакторы и редакторы свинтили в новогодние запои, и на древнем линейном монтажном столе мы вели подрывную деятельность — ставили прекрасную Ширшину в эфир. Странно, но после этого никто мне не ввалил, лишь через полгода шеф-редактор вспомнила про этот сюжет, шепнув мне в кулуарах, что директор, слава богу, его не заметила. Впрочем, это была такая капля в море.

Двойной митинг случился в 2013 году. Мне дали задание: брать интервью у людей так, чтобы они говорили, что про оппозиционный митинг они ничего не знают и вообще им это неинтересно — вот, с другой стороны, скрепы, вот это да. Я записал кое-как пару-тройку этих интервью. Вернулся в редакцию. Положил кассету на стол и сказал, что я этот сюжет делать не буду. Тут все, конечно, разозлились и возмутились, а я поперся домой. Почему я вообще поехал на этот сюжет? Не знаю, наверное, чтобы понять — нужно было попробовать, посмотреть, как это и что это значит на деле. Как бы там ни было, с того момента начался мой исход.

Брюки на мне к тому моменту уже протерлись, я пересел обратно в джинсы и кожанку. 

Один из двух выживших костюмов стал надевать только на похороны друзей-хулиганов или наркоманов из прошлой жизни и однажды напялил на чью-то свадьбу.

«Яблочные» митинги в Петрозаводске продолжались. Приехала коллега из питерской газеты, и я рассказал ей, что происходит у нас на телеке, пока мы прогуливались по Петрозаводску.

На следующий день на планерке после разбора сюжетов уже новый председатель ГТРК поставила на ковёр журналистов и предъявила: кто-то слил инфу о том, что происходит на телеканале. Планерка закончилась. Я ещё не знал, что коллега пошла с моей инфой в высшие карельские сферы и переадресовала этот вопрос кому-то там в правительстве. И тут всё встало на свои места. В коридоре меня поймала директор ГТРК и сказала полушутя:

— Доиграешься, Маркелов.

— Я никому ничего не сливал, — честно ответил я, — рассказать — рассказывал, по-дружески, но не сливал.

— Нет, ты доиграешься, Маркелов. Ты понимаешь, что это такое, эта либеральная тусовка. Ни денег у тебя не будет, ни карьеры, они же тебя и сольют, — говорила она, бывшая оппозиционная журналистка, а ныне член «Единой России», депутат карельского парламента и директор карельского рупора пропаганды, который тогда ещё только набирал силу и обороты.

— Да я вообще за Ходорковского буду голосовать! — сгоряча выпалил я.

Вскоре меня отправили на какую-то дурацкую съемку наших современных истребителей, которым уже бог знает сколько лет, я этот сюжет так и не доделал и ушёл с ГТРК в никуда.

— Ты, если что, возвращайся, Маркелов, — говорила мне тогдашний директор, — в любом случае, что уж, журналистом у тебя быть не получилось, может, станешь хорошим пиарщиком или в экономику подашься.

После телевидения я три недели отработал в газете частных объявлений с новостной колонкой на главной странице. Про эту газету ее руководитель говорил, что это «старейшая экономическая газета в регионе».

До этого с этой газетой я сталкивался лишь однажды, еще до телевидения. Тогда мой друг собрался жениться и в бане, где я подрабатывал истопником, устроил мальчишник. Мы сидели за столом, уставленным водкой, пивом и соленьями, приходили и уходили его друзья, как всегда, после выпитого мы остались вдвоём, и мой друг захотел плотской любви. Мы пошли в ближайший киоск и купили эту самую газету частных объявлений под названием «Всё». На последних страницах публиковали телефоны секс-работниц. 

Мой друг вызвал одну из них, застелил стол этой же газетой, я отправился в парилку. Вышел из парилки минут через пять. Они уже закончили. Мой друг курил, откинувшись на скамейке. Она сидела с обнаженной грудью.

— Давай теперь ты, — сказал мне друг.

— Не, спасибо, — ответил я.

Девушка повернулась спиной и стала одеваться. На спине у неё отпечаталась страница газеты «Всё» с квадратиками объявлений.

После газеты «Всё» меня позвали в таблоид, где я отработал год новостником. Россия стремительно менялась. Пестрела георгиевскими лентами и пилотками на головах детей, красными шариками и гвоздиками, надписями «На Берлин». Руководство страны вводило законы об оскорблении чувств верующих, о запрете нацистской символики, блокировало СМИ.

Я ушел на фриланс. В региональных СМИ репортажи могли снять по звонку. Фактичекинг новостей проходил постфактум после разъяренных звонков самих же героев новостей. И когда я с горящими глазами подбегал к редактору и, как дурачок, бешено глотая воздух, говорил:

— Давай делать крутые расследования, — он смотрел на меня грустными потухшими глазами, пожимал плечами.

— Хочешь — делай.

Я всегда говорил, что для нас, для журналистов, Путин, эта власть — как уровень сложности в компьютерной игре. Задача журналистики не свергать или менять — наша задача вскрывать и показывать. А сейчас я думаю, что всё то время, пока мы ходили на митинги и наблюдали отстраненно, пока мы надевали желтые жилеты, чтобы нас не дай бог не смели вместе с митингующими, мы просто занимали удобную позицию, чтобы не вляпаться самим. Мы своей «объективностью» приблизили нынешние темные времена.

…Да, чуть не забыл. Один из тех, кто настучал мне по голове в подъезде, после чего я и пустился в журналистское «поле», написал мне спустя лет восемь письмо. Просил прощения, предлагал деньги в качестве возмещения морального ущерба. Я долго ходил с его письмом в кармане, потом пришёл к другу. Он мне что-то такое сказал, простое и мудрое, и я написал: прощаю, и вообще спасибо, что мозги мне вправили, пусть и колотушкой, а деньги мне не нужны. И он ответил мне: «Не ожидал, вы единственный, кто мне написал».