«Мы что, возвращаемся в Россию?»

Я встаю где-то в 5:45 по местному времени. Бужу детей. Наливаю себе сладкий чай с лимоном, даю детям хлопья с шоколадным вкусом, потому что другие они не едят. Чищу кошкин лоток. В стопятьсотый раз объясняю детям, что нужно выходить скорее, потому что, если опоздаем, автобусы из их летнего лагеря уйдут без нас, а катать нашу семью на такси по Нью-Йорку я позволить себе не могу.

Выходим из дома, топаем, переругиваясь, к метро — я тороплю детей, они качают права, благо тут у них прав полно. Час едем в Южный Бруклин, потом я один возвращаюсь домой, кормлю кошку — мы взяли семинедельного котёнка, у которого после родов умерла мама, одного его надолго оставлять нельзя. 

Тусуюсь с кошкой, чищу лоток, накладываю ей порцию, мчу в Квинс на работу. Сразу после эфира в 4:30 еду обратно кормить кошку, бегу за детьми, вместе мы долго возвращаемся домой.

На днях возвращался вечером из Бруклина на Манхэттен на машине, смотрел на яркие огни, на проплывающие по Ист-Ривер баржи и понял, что сотню лет не гулял вот так свободно вечером, глядя на переливающиеся небоскребы. 

Дети прилетели из России, как только началась война. Я к тому времени как раз собрал деньги — помогли правозащитные организации — и планировал снять жилье, но российский президент решил, что это будет слишком просто.

Местная организация RUSA сняла нам на пару недель жилье в Квинсе, оттуда мы перебрались в Бруклин, в квартиру волонтера той же организации. Через десять дней в Бэйсманте нас приютила американская семья, у которой мы должны были жить пару недель, но зависли больше чем на два месяца. Они же помогли устроить детей в школу, притащили им от соседей горы игрушек и книг, обеспечивали меня ежеутренним кофе, а детей ужином и сэндвичами, а также бесплатной прачечной, теплом и уютом.

Когда мы пришли в школу, на нас посмотрели как на местных и бросили: 

— Подождите. 

— Мы беженцы, — ответил я. 

И тут все изменилось. Школа за несколько дней нашла детям места и выдала им одежду, учитель младшего сына подошла ко мне и сказала: Ваши дети каждый день ходят в одном и том же, возможно, вам нужна какая-то помощь?

Где-то в начале мая сыновьям дали стипендию на продленную группу дня. Все это время я пытался найти жилье. Потом мне объяснили, что для аренды нужно хотя бы тысяч десять на счету, которого у меня не было, и поручитель. Поручитель был, но деньги заканчивались. Соцработники стали уговаривать нас пойти в шелтер.

***

Мы поехали в организацию под названием PATH, куда отправила нас социальный работник. Это государственная контора в Нью-Йорке, которая занимается помощью оставшимся без жилья, пережившим насилие и так далее. Туда надо ехать всей семьей — это значит, что вам уже некуда идти, и путь в шелтер начинается как раз там. 

PATH находится в Бронксе. Рядом стоит длинный белый автобус, похожий на тюремный. На борту слоган: «I always wondered why someone didn’t help that person. Then I realized, I am someone». На входе рамки металлодетекторов и ленты для досмотра вещей, как в аэропорту. Дети, увидев эти рамки, испуганно спросили:

- Мы что, возвращаемся в Россию?

За рамками нас поставили в очередь на подачу заявления. Я заполнил длинную анкету, где указал места проживания за последние два года — их оказалось девять. Указал имена и контакты людей, у которых жил в Америке. Дети в это время закрылись в туалете. Когда я постучался, они приоткрыли дверь и снова сказали: 

- Мы не поедем в Россию. 

Нас отправили на второй этаж. На втором этаже ресепшн с двумя охранниками и куча стульев, как в зале ожидания. В углу шкафчик для зарядки телефонов.

Вокруг семьи с детьми. Бездомные. Почти у каждого ребёнка в руках приставка Nintendo switch.

Минут через десять нас забрали на четвертый этаж, где дети набрали себе книжек и развивающих наборов про рыб и динозавров, а какая-то женщина всучила каждому по пачке трусов. Мы вернулись на второй этаж и часа полтора сидели на скамейках в душном помещении, пока на табло не загорелся наш номер: пройдите на третий этаж. Мы поднялись на третий этаж — те же скамейки, только цвет стен не холодный синий, а тёплый оранжевый. Минут через двадцать мне позвонили на мобильный. Вопросы были примерно такими: 

- Где вы жили до того, как пришли в PATH? Подвергались ли вы домашнему насилию? Были ли у вас приводы? Где вы жили до того места, из которого вы пришли? Ходят ли ваши дети в школу? Подвергались ли вы насилию до того, как вам исполнилось восемнадцать? Часто ли вы переезжали до того, как вам исполнилось восемнадцать? Употребляете ли вы наркотики?

Пока шло интервью, а это минут сорок, дети затусили с двумя девочками. 

- Чтобы выяснить, можете ли вы получить шелтер, нам нужно провести расследование о соответствии критериям, поэтому вам нужно пройти еще два интервью, — сказал сотрудник по телефону.

Минут через сорок на табло снова загорелся наш номер: пройдите на второй этаж. Мы спустились на второй этаж, ещё через двадцать минут телефон зазвонил снова — ещё одно интервью, ещё раз, но уже подробнее расспросили обо всех адресах, именах людей, у которых я жил, о размерах кроватей, которые были у меня и у людей, которые меня приютили, сколько лет было этим людям, подвергался ли я сексуальному или другому насилию? Наркотики, алкоголь? За час телефонного разговора дети познакомились с мальчиком и рубились с ним в Nintendo. Выклянчили ещё по сухому пайку. Поели. 

Мы вышли на улицу подышать свежим воздухом. Вернулись. Снова прошли досмотр. Охранник на вахте отправил нас на стойку регистрации:

- Если вы вышли и зашли обратно, вам нужно подтвердить, что вы уже зарегистрировались.

- Так вот у меня талон, что мне подтвердить? 

- Такие правила, а у меня будут проблемы. 

Мы поднялись на второй этаж. Там загорелся наш номер: идите на третий этаж. Мы поднялись на третий этаж — ни души. Только охранник, который отправил нас на нижний уровень. На нижнем уровне мне позвонил социальный работник и спросил:

- Где вы находитесь?

- На нижнем уровне. 

- Поднимитесь на третий. 

- Я только что оттуда, нас отправили на нижний. 

- Хорошо, тогда оставайтесь там.

И снова по телефону вопросы о том, где я жил до этого, адреса, номера телефонов, фамилии, имена и размеры кроватей. Когда я по четвертому кругу все рассказал, даже о том, почему я уехал из России и кем работал, социальный работник заявила: 

- Хорошо, после этого вам нужно предоставить доказательства, что вы жили в этих местах. Это могут быть счета за коммунальные услуги, письма.

- Откуда я возьму письма? Вы извините, но уже половина девятого вечера, мы ходим с этажа на этаж и разговариваем по телефону, для чего? Моим детям надо спать.

Она по-доброму засмеялась в ответ:

- Я понимаю, система ужасна, но теперь вам нужно подняться на третий этаж, я должна посмотреть на детей. 

Мы зашли в лифт, поднялись на третий этаж. Двери лифта открылись, женщина со сложным именем задержала дверь ногой, бегло посмотрела на моих сыновей, еще раз извинилась за систему и сказала, что теперь мы можем ехать в шелтер:

- Спускайтесь на нижний уровень, подойдите к окну, где вас распределят и предоставят трансфер. 

Мы спустились. Подошли к окну. Получили бумаги с адресом в Бруклине:

- Подождите минут десять, и вас отвезут. 

В душном помещении с кучей людей просидели часа полтора. Дети одурели. Охранник с поста кричал:

- Сэр, заберите вашего сына от выхода!

- Тут очень жарко! 

- Вы можете выйти на улицу, это не тюрьма. 

- Я бы так не сказал, — ответил я.

Мы, кажется, единственные вышли на улицу — нам говорили, что этого делать нельзя, потому что нас должны объявить и мы можем потеряться.

***

Было около полуночи, когда нас привезли в невысокое белое здание, обшитое сайдингом, где-то в закоулках Бруклина, напоминающее то ли недорогую турбазу в Карелии, то ли частную психиатрическую больницу. Пост охраны на входе, за стеклом трое охранников, два больших экрана, на которых светятся проекции коридоров с камер видеонаблюдения — около сорока экранчиков. Сонные дети уселись на пол, минут через десять дверь с магнитным замком открылась, и нас пустили внутрь. В проходе, ведущем на пост охраны, повисла девушка-охранник, она растягивала спину, зацепившись за дверной проем. Нас провели в помещение, похожее на полицейский участок. Вежливый темнокожий парень принёс мне стопку документов на подпись. Я начал подписывать бумаги, где-то на третьей начал вчитываться. В это время парень говорил: 

- Двери шелтера закрываются с десяти до пяти. Никакого алкоголя, наркотиков, скейтов, велосипедов, оружия, колюще-режущих предметов…

Посмотрел на парня. Он спокойно посмотрел на меня. Справа от нас смеялась пара темнокожих людей, смеялись их дети. Их тоже оформляли, они, кажется, были тут не в первый раз. Я же чувствовал себя будто в аду. Парень напротив продолжал что-то деликатно бубнить про правила и бумаги. 

- Далеко метро? — спросил я у него. 

- Минут десять пешком отсюда налево, — отозвалась женщина, которая оформляла другую пару. 

Я обернулся на детей — они уснули на стульях. 

- Вы извините, но я чувствую, что это не мой путь, — прошептал я.

- Я понимаю, — кивнул парень в синей рубашке, складывая бумаги. И также шепотом спросил:

- Есть где жить?

- Да, ещё несколько дней мы можем провести у друзей. Вы знаете, я приехал в эту страну и привёз моих детей сюда не для того, чтобы они были бездомными. Это не мой путь. 

- Да, я вас понимаю. Вы имеете на это полное право. Пойдёмте, я провожу вас.

Я разбудил детей. Охранник проводил нас к выходу, открыл дверь и пожелал удачи.

Мы вышли из тупика на закиданную мусором темную, однообразную и безлюдную улицу. Минут тридцать плелись до метро мимо редких прохожих — презентабельный накачанный мужик в кепке открыл свой джип, другой мужик в обносках закручивал косяк. Зашли на станцию с кучей полицейских. Сели в поезд со спящими бездомными в вагонах, которым сотрудники метро вежливо говорили, что это последняя остановка, пытаясь их разбудить и вывести из вагона. 

Мы шли вдоль парка до дома, где нас снова приютила американская семья. Они обняли нас в три часа ночи, словно мы вернулись с войны. 

Утром я написал социальному работнику, что мне больше не нужен шелтер, поблагодарил за работу. Через час хозяйка дома вышла на задний двор, говоря по телефону:

- Да, мне 58 лет. Моему мужу 67. У нас двуспальная кровать. Моя дочь живет со мной, и у неё тоже двуспальная кровать. 

- Прошу прощения, — вмешался я, — но я уже написал им, что мне не нужен приют.

- Он только что сказал, что ему не нужен шелтер. Какова цель этого звонка? Да, я понимаю. Спасибо большое за работу, что вы делаете, она очень важна, но возможности для эмигрантов просто ужасны. Да, я понимаю. Да, у них три отдельные кровати, они живут на нижнем этаже, — улыбаясь, продолжала она.

Там мы задержались на две недели, пока друзья друзей не нашли нам жилье на Манхэттене — несказанно повезло, потому что деньги к тому времени закончились совсем, я объявил сбор на краудфандинговой платформе и вновь обратился к правозащитникам, оттягивая до последнего момент, когда снова придется просить. 

К лету друзья помогли мне устроиться на работу. После окончания школы дети пошли в летний лагерь еврейской организации JCH. Через неделю их перевели в другую группу — в первой были только ребята из Украины, между детьми начались конфликты. Где-то в это же время мы собрали большую сумку с игрушками, положили туда часть моей одежды и отнесли украинским беженцам — дети, правда, пытались всю дорогу что-то из сумки себе достать напоследок.

Все то время, что мы скитались по Нью-Йорку, нам помогали правозащитные организации, друзья и обычные американцы. Помогали всем: от проездных на метро и фудстемпов — продуктовых талонов — до поисков жилья и устройства детей в школу, к врачам, в летний лагерь, к психологам, с покупкой еды и так далее. Моих далеко не простых детей помогала тащить совсем молодая девушка — она помогала им справляться с посттравматическими истериками, а мне — не сойти с ума в моменты, когда казалось, что выхода нет и надо все бросать и уезжать.

Теперь я вспоминаю, как в самом начале мы вечерами возвращались домой на метро, и по дороге дети ложились на скамейки и засыпали от усталости, а я прислонял затылок к холодному стеклу в бессмысленных попытках найти силы. Теперь я везу детей в школу час, ещё час нужен, чтобы доехать до работы, но уже как-то легче, даже несмотря на аномальную жару и духоту на некоторых станциях безумного нью-йоркского метро.