Прибытие

7 сентября 2012 года. Воронок [1] вкатывается в ворота красноярского СИЗО-1. Холодок пробирается по моему телу.

Дурная слава Красноярска среди арестантов была широко известна и за пределами Сибири — ещё в Москве я неоднократно слышал, что здесь «ничего хорошего», а уже в «столыпине» «Челябинск — Иркутск» кто-то из заключённых рассказывал, что в красноярских СИЗО есть пресс-хаты, и что вообще везде в хатах сидят директора — зеки, сотрудничающие с администрацией. Последнее для меня было новостью — неожиданной и неприятной. Понятно, когда мусора тебя бьют и указывают, что тебе делать, но когда такие же стриженные выполняют роль вертухаев… Хотя, конечно, и в Москве ходили байки о зеках, вставших на сторону администрации и встречающих дубинками этапы в красных зонах наравне с мусорьём. Но не с одним непосредственным свидетелем того, что происходит в Красноярске или другом подобном месте, я не общался, так что мозг был вынужден сам достраивать картину.

Уже выходя из автозака, я ожидал удара дубинкой, сбивания с ног или оглушающего ора озверевших вертухаев. Но на деле всё оказалось несколько иначе. Мертвящая тишина и глухие приказы двухметровых стражников в чёрной униформе и бронежилетах. «Проходим. Лицом к стене! Руки на стену. Головой не вертим! Ноги шире».

Все заключённые, вышедшие из автозака, растянулись вдоль стены, облицованной белым кафелем. Встречающие этап вертухаи планомерно досматривали нас. Вначале руки, потом плечи, воротники курток, бока, ноги. Ощущения, как будто тебя прощупывают — проверяют, насколько ты крепкий, не рассыплешься ли, не сломаешься ли под этими крепкими ладонями.

«Стоим. Смотрим в стену», — это досмотр уже окончен.

Разводят по сборным камерам. Само устройство продола напоминает «Матроску». Но тишина, стерильность, кафель — совсем непохожи на чёрный централ [2]. Кажется, здесь нет места человеку.

В бокс я зашёл один — остальных заключённых развели по другим сборным камерам, в том числе и Серёгу Гаврилова, который тоже ехал с «Матросской тишины». И здесь меня не встретил ни дым сигарет, ни гомон арестантов, ни запах параши и чифира. А только снова — тишина, стерильность и кафель. Только ещё более зловещие: стены в этой 15-метровой камере пестрели абстрактными рисунками из осколков красной, жёлтой, синей и белой плитки — как в каком-нибудь детском саду или рекреационном зале в школе, но всё остальное не давало забыть о тюрьме — железный стол чуть ли не в половину этого бокса, узкие лавочки, параша.

Через какое-то время в камеру завели ещё одного арестанта. На вид ему было хорошо за 40. Высокий и худой с лицом старика.

— Я обиженный. Толя зовут.

— Понятно. Меня Ваня.

— А ты кем живёшь?

— Мужиком.

До этого я никогда не оказывался в одной камере с обиженным, и мне стало интересно, что это за человек, за что он сидит и как оказался в самой низшей касте в тюремной иерархии.

— А какая у тебя статья? — спросил я.

— 132-я. Часть 4-я [3]. Малолетку шьют, но это не моё.

— Понятно… — только и нашёлся, что ответить я.

«Вот и думай, — размышлял я, — его это или не его». На «Матроске»-то много было тех, кому «педофилию» необоснованно шили, но были и такие, кто действительно совершали ужасные вещи.

— А обиженным как стал? — продолжил я свой расспрос.

— Да ещё по первому сроку… — понижая тон и как бы нехотя ответил Толя.

— Так ты уже не первый раз. А первый раз за что?

— По 131-й [4]. В 1992 освободился.

— Понятно…

— А ты сейчас откуда приехал?

— С Енисейска. С СИЗО тамошнего.

— И что, как там?

— Да ничего хорошего. Камеры в хатах, на шконку не приляжешь, чуть что — СВН орать начинает. Нарушения составляют…

— Кто орать начинает? — не понял я.

— Ну, оператор. Они в камеру смотрят и, если ты ложишься на шконку, орать в громкоговоритель начинают.

— Ничего себе!

— Да, сейчас уже не то… Сидеть не вариант.

— Но в Москве-то такого нет.

— Нет камер в хатах?

— Нет. Только на спецблоке. И то, никто там не орёт. Вообще, кажется, там в камеры эти никто не смотрит.

— А я думал, везде уже так…

За такими разговорами пришёл я к осознанию того, что симка и флешка, которые я вёз с собой из Москвы, мне здесь не понадобятся. Хрен его знает, какой здесь шмон, — могут и найти… А последствия обнаружения запретов в этом учреждении тоже непредсказуемы. В общем, решил я сломать остатки моей привольной жизни и спустить их в парашу — от греха подальше. Отошёл на дальняк — здесь он был огорожен метровой стенкой, — присел и, прячась как от объектива камеры, установленной под потолком в противоположном углу бокса, так и от взгляда сокамерника, начал разламывать чипы, впаянные в пластик…

Неистовый водоворот со звуками, присущими какими-нибудь мифическим чудищам, унёс в небытие сотню телефонных номеров, десятки фотографий и пару гигабайт музыки — словно Харон, отправляющий по реке Стикс души умерших в царство Аида. И мне стало легче — теперь у меня ничего нет. Нет ничего запрещённого, нет ничего, что в случае изъятия могло быть использовано против меня или других людей. На шмон можно идти со спокойной душой.

* * *

Железная дверь растворилась:

— На обыск. Нет, ты, — остановил моего сокамерника и показал на меня легавый уже в обычной пятнистой серо-голубой форме.

Я вышел на продол и почти сразу зашёл в дверь напротив. В тесном помещении было ещё двое арестантов, спешно раздевающихся и скидывающих свою одежду в синие пластмассовые ящики.

— Раздеваемся до трусов, одежду в ящик, — закрывая дверь, отдал приказ вертухай.

«Интересная система, — подумал я. ­­– И что, потом в одних трусах тусить? И сколько? Не лето всё же».

Через некоторое время другая дверь в этом помещении отворилась:

— Следующий, — я увидел лишь руку в пятнистом кителе, и один из заключённых нырнул в открывшийся проём.

С оставшимся в этой каморке арестантом я перекинулся несколькими фразами. Оказалось, что он местный, сидит уже не первый раз, сейчас приехал с ИВС.

Минут через 15 дошла и до меня очередь.

Помещение для обыска после тесных камер казалось просто огромным. И чего тут только не было: движущаяся лента и рентген как в аэропорту, рамка металлоискателя, множество столов. Двое сотрудников в резиновых перчатках командовали здесь парадом:

— Сумку и ящик с одеждой на ленту, сам — в рамку, — сказал один из них, а другой уже упёрся в монитор рентгена.

Я поставил всё на ленту и прошёл в рамку.

— Так, — продолжал командовать легавый, — ага. Теперь спусти трусы до колен и присядь.

Но тут, с одной стороны, всё делалось достаточно деликатно — мент ведь не предлагал совсем снять трусы, а, с другой, после рассказов про пресс-хаты не очень хотелось испытывать судьбу.

Я спустил трусы до колен и присел, и сразу надел их обратно.

После того, как вещи проехали через рентген, их, вопреки моим ожиданиям, стали тщательно осматривать вручную: двое вертухаев скрупулёзно прощупывали каждый шов, внимательно изучали каждый пакетик, листали книжки и пытались углядеть что-то под их корешками. Наконец шмон кончился, и меня снова отвели в камеру.

* * *

Камера была уже другая, но здесь я снова был один. По своему же устройству она ничем не отличалась от предыдущей.

Я немного походил по камере, предавшись размышлениям. Спокойно прошедший шмон как будто умиротворил сознание: обращаются на «будьте любезны», никто не орёт, не бьёт — может, и не будет жести? Но в то же время тишина и строгость создавали зловещий фон. «Почему так тихо на тюрьме?» — невольно возникал вопрос в моём мозгу. «Матросская тишина» гудела как улей в любое время суток, а здесь — ни звука. Может, это не жилой корпус?

Заприметив розетку, я решил разогнать тревожные мысли чаем. Благо, кипятильник у меня с собой был.

Через 10 минут я уже грел руки о пластмассовую кружку, в которой болтался пакетик «Липтона». Всё-таки чай — это спасение в любой ситуации! Если тебе грустно, тревожно или просто нет настроения — завари чай, и станет лучше.

После чая я прилёг на лавочку и задремал. Проснулся, снова походил. Прислушался к продолу — никаких звуков. Заварил «Роллтон», поел. Снова походил. Часы тянулись, но ничего не происходило.

В СИЗО меня привезли утром или ближе к обеду. Сколько сейчас было времени: 4 часа, 5, 6 вечера? Сказать было невозможно.

Вдруг начали хлопать двери боксиков. И ко мне в камеру завели четырёх человек. Один из них был обиженным и остался стоять возле параши. Другой молча присел на лавочку и начал копаться в своём пакете (как позже стало ясно, он искал сигареты, после шмона оказавшиеся на дне пакета). А оставшиеся двое, по-видимому, продолжили оживлённый разговор.

— …таких сейчас сажают! Вот ко мне одного закинули. Я ему говорю, — закуривая сигарету, повествовал одетый в спортивный костюм арестант крепкого телосложения лет 50, — бери станок, иди брей жопу!

— А он что? — с удивлением и явным интересом спросил его другой заключённый примерно того же возраста, но менее плотный и одетый в свитер и джинсы.

— Взял станок и пошёл на дальняк! Представляешь?! Вот это зеки нынче пошли! Пошёл брить жопу! — и рассказчик натужно рассмеялся.

Потом эти двое обратили внимание на меня:

— А ты, малой, откуда? — с любопытством разглядывая меня, спросил спортивный костюм.

— Из Москвы, сегодня «столыпиным» привезли.

— Ого! А что за статья?

— 205-я, — и я в очередной раз поведал свою историю.

- Отдел ФСБ подожгли?! Это вы, конечно, исполнили! Как вас ещё… В Красноярске бы за такое, может, и убили бы. Ну ладно, срок дали, — прокомментировал спортивный костюм.

— Наверное, на 6-й пост поднимут, да? — спросил его второй.

— Ну да, 6-й пост, конечно, подтвердил первый.

— А что это такое — 6-й пост? — не понял я.

— Спецблок. Телевизоров нет, подвесные дворики, — начал объяснять в свитере и джинсах.

— Я там сижу, нормально там, — прервал его спортивный костюм.

— Понятно, — ответил я, хотя, что это за «подвесные дворики», я, конечно, не понял.

Затем в боксик завели ещё арестантов. В камере стало тесно: на обеих лавочках плотно сидели, стояли тоже как в автобусе, чтобы пройти до дальняка, надо было кого-то просить потесниться. Многие оживлённо разговаривали. Те, кто в возрасте, спокойно, а молодёжь — как-то тревожно.

— Я с 63-й уезжал, сейчас меня туда же поднимут? — спрашивал худощавый бритый зек у другого чуть постарше.

— Да не, обычно после этапа в другую хату всегда поднимают, — пояснил ему тот.

— Это хорошо. Надеюсь, не в рабочую поднимут.

Большинство разговоров мне были непонятны, да и велись они преимущественно так, чтобы озвучивать минимум информации. Но я понял, что, по крайней мере, абсолютное большинство находящихся в боксике арестантов сейчас вернулись в СИЗО после судов или ИВС, куда их вывозили для следственных действий.

А таких слов как «смотрящий», «положенец», «вор» я здесь вообще не слышал. Про мобильные телефоны и наркотики тоже никто не говорил.

Тем временем начали разводить по камерам. Открывалась дверь и вертухай зачитывал несколько фамилий — их выводили, и дверь захлопывалась. Наконец прозвучала моя фамилия.

* * *

Я вышел на продол. Там уже тянулась цепочка арестантов, стоящих лицом к стене. «Да уж! Это тебе не МТЦ [5]! — подумал я. — Здесь сразу лицом к стенке ставят».

— В две шеренги построились! Пошли! Не отстаём, — командовал рослый вертухай, сопровождавший зеков.

— Руки за спиной держим! — орал другой мусор, шедший в конце строя.

Я посмотрел на руки заключённых — все держали их за спиной. «Ого! — мелькнуло у меня в голове. — В Москве бы никто руки за спину не взял, а тут вон как выдрессировали!»

Ближе к началу строя я заметил крупную фигуру Серёги Гаврилова — стало немного теплее на душе. Он, оборачиваясь, тоже меня увидел и подмигнул.

Мы шли по тускло освещённым коридорам со сводчатыми потолками. То по одной, то по другой стороне появлялись серые двери камер. Периодически строй останавливался, вертухай зачитывал 2-3 фамилии, открывалась камера и наш строй редел.

Я, конечно, представлял себе пресс-хату: заходишь — и сразу бить начинают. Поэтому питал тайную надежду, что по какой-нибудь случайности меня и Серёгу закинут в одну камеру. Вдвоём-то попроще будет, да и Серёга здоровый — его так просто не завалишь.

Но нет. Серёгу завели в камеру раньше меня.

А на следующей остановке уже назвали мою фамилию. Глянул на дверь камеры — вроде 158-я. В боксике разговоров про неё не слышал.

Я шагнул в проём. За спиной дверь захлопнулась как крышка гроба.

Февраль 2021 года.