От редакции
«Новая газета. Европа» продолжает публиковать главы из книги бывшего политического заключенного Ивана Асташина «Путешествие по местам лишения». Асташин — фигурант одного из первых «придуманных» спецслужбами дел о молодых террористах. В 2012 году его, 20-летнего студента, приговорили к 13 годам строгого режима. За три года до этого Иван с «подельниками» поджег подоконник и несколько стульев в отделе ФСБ на «день чекиста». Тогда никто не пострадал, но спецслужбы раздули поджог до дела «Автономной боевой террористической организации». Из назначенных 13 лет Иван отбыл почти 10 — в том числе в ИК-17 Красноярского края и Норильлаге.
Он вышел на свободу только в сентябре 2020 года, но и на этом зона не закончилась — политзеку назначили 8 лет административного надзора с запретом выходить из дома по ночам. «Это хуже условного срока», — говорит он сам.
За 10 лет у Асташина накопилось достаточно уникального материала, часть из которого он ранее уже публиковал в ныне приостановившей работу «Новой газете». Вскоре книга Ивана выйдет в одном из независимых левых издательств в России. Такие путеводители по русской тюрьме, к сожалению, становятся все необходимее для жизни в репрессируемой стране.
Пересылка
Проезжая этапом с запада на восток страны, я попал на пару недель в маленький филиал специфического рая для тех, кому тюремные стены ближе, чем запах свободы.
Это было в городе N. Это была моя первая пересылка*. После шмона и оживленного торчания в привратке** с 40 другими заключёнными меня завели в хату.
Первое, что мне бросилось в глаза — два полуголых тела, валяющихся на матрасах в одном из углов хаты. Людей было больше, чем шконок, поэтому стелились и на полу. Как-то почти сразу я оказался сидящим на шконке в другом углу хаты и разговаривающим с человеком лет на 20 старше остальных обитателей «чуланчика», как он называл эту обитель. Звали его Саня. На мой вопрос о смотрящем или чём-то подобном он мне ответил просто: «У нас махновщина. Кулак гуляет», — и рассмеялся. Мне это даже понравилось.
Теперь надо сказать пару слов об устройстве этой хаты. Стены на два метра от пола были обшиты листами металла — «чтоб не кабурились». Соответственно, кабура — отверстие в соседнюю хату, через которое спокойно проходит рука, — было сделано там, где кончалась сталь, — над вторым ярусом шконок. Сами шконки были грубо сварены из ржаво-чёрного металла — тут и там торчали неровно обрезанные уголки, о которые запросто можно разбить голову. Пол частично был замощен мелкой плиткой. Раковины не было — единственный кран с холодной водой просто нависал над парашей.
В хате царила самая тёплая и братская атмосфера, какую я когда-либо встречал в тюрьме. Здесь всё, кроме средств личной гигиены, было обобществлено.
Каждый раз я засыпал на разных шконарях — где оказывался в момент физического истощения. Если кто-либо собирался, например, пить чай, то вначале спрашивал: «Чай кто будет?» — и заваривал животворящего напитка на соответствующее число каторжан. Продукты питания и сигареты также были обобществлены. Если кого-либо «заказывали на этап», то собирали его всей хатой, а в случае необходимости еще обращались за насущным (чай, сигареты) к соседям, которое они нам передавали через кабуру.
Где-то через час после того, как я вошел в хату, я уже общался с родными и друзьями по телефону. Это был последний глоток воздуха перед зловещим Красноярском. И он был мной вдвойне оценен, так как последние полтора месяца перед этапом я провел на спецблоке (шестом корпусе) СИЗО «Матросская тишина» без связи.
Через пару дней в эту же хату перевели моего подельника Саню Малого. Несмотря на то, что до ареста я с ним не был знаком, я очень обрадовался этому обстоятельству.
Было такое ощущение, что вскоре я должен был полететь в космос. Родные, друзья и товарищи желали мне удачи. Вновь прибывшие сокамерники заваливали меня сигаретами, чаем, мылом и носками и говорили: «Тебе далеко… Держись там!» Разные люди давали номера и говорили, кто сможет встретить моих подельников, которые должны были отправиться в Татарстан, Томск и Хабаровский край… А мне говорили: «Крепись!»
А я вот-вот должен был отправиться в космос. Приказ об этом был оглашен в День космонавтики — 12 апреля 2012 года. Судья Мелёхин зачитал: «13 лет с отбыванием в исправительной колонии строгого режима…» А чуть позже мне сказали — Красноярск. Красноярск. Страха не было. Было ощущение, что я ухожу навсегда в какой-то далекий неведомый мир. В космос. Возможно, там нет людей. Вероятно, это путешествие опасно для жизни и здоровья. И неизвестность. Никто толком не знает, что там, потому что оттуда никто не возвращался.
А пока я в городе N. На пересылке. Под общаком*** стоит ведро с брагой. Кому-то загнали дур-махорки. И снова по кругу идет эмалированная трехсотка с чифиром. Спички экономят — прикуривают сигарету от сигареты. А Саня протягивает мне трубку и говорит: «Паук, опять тебя! С Коми».
Здесь никто не гонит из-за срока. Правда, и срока у всех не больше десятки, но всё же. Здесь все весёлые и радостные.
Никто ни с кем не ругается, несмотря на то, что на 20 квадратных метров здесь 13 человек. Здесь махновщина. Коммуна «Веселый чуланчик».
Администрация в этом учреждении самоустранилась, и практически все хорошее, что здесь есть, — заслуга арестантов. На самом деле так было не всегда. Еще года 3-4 назад это было одним из самых страшных мест пенитенциарной системы РФ наравне с Саратовом или Иркутском (который в последние годы тоже меняется в лучшую сторону). Но произошла арестантская революция — бунт. И теперь это место у меня и тысяч других каторжан вызывает самые теплые и светлые воспоминания.
*Какое-либо учреждение, в котором временно содержатся заключённые, этапирующиеся из одного места в другое. В ХХI веке в качестве пересылок используются СИЗО (следственные изоляторы), ТПП (транзитно-пересыльные пункты) и ПФРСИ (помещения, функционирующие в режиме следственного изолятора).
** На Урале так называют сборные камеры, где временно содержат заключённых, ожидающих развода по камерам, этапа или какого-либо ещё перемещения.
*** Стол.