Площадь Толстого 

В Киеве идут жаркие споры по поводу смены названия одной из центральных площадей — площади Льва Толстого, а также одноименной прилегающей улицы и станции метро. Насчет самого переименования почти что консенсус, сейчас вообще все русское переименовывают, спорят в основном, в честь кого назвать. Самое оригинальное предложение: «площадь Стивена Кинга». Помимо ужастиков, тот написал выдающийся «Побег из Шоушенка» (кстати, парафраз толстовского «Кавказского пленника») и с первых дней войны за Украину.

Украинский стихийный порыв cancel culture — никакое не мракобесие, что бы там ни говорили Лозница и Шендерович, это проявление адекватности в состоявшемся по факту культурном столкновении. Солдаты российской армии, возможно, Толстого и не читали, но им объяснили, что они несут свет истины бусурманам, и несут его от имени Толстого, Пушкина и Чайковского. Такая вот диалектика. Виноват ли Толстой? Тот самый, который написал: «Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее. Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения». Вы этот текст наверняка читали многажды. Сегодня, не изволите сомневаться, Льва Николаевича привлекли бы по статье УК РФ 207.3 «Публичное распространение заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил Российской Федерации». И тем не менее.

Толстой — один из самых антивоенных писателей, несмотря на обилие батальных сцен в его книгах. Он никак не может отвечать за то, что потомки-недоумки (в том числе один прямой) подняли его на щит с неподобающими намерениями. Или все-таки?.. Мне очень больно. Бóльшую часть своей длинной жизни я провел с «Войной и миром», «Анной Карениной», как и с «Медным всадником», «Дворянским гнездом», «Братьями Карамазовыми», они часть меня. Но сейчас снять по привычке с полки том и пробежать любимые страницы… немыслимо, мучительно, невозможно. Возможно, еще отпустит. Если успею. Но вот прямо сейчас хочется все напоминания вымарать. Ничего, небось останутся Стендаль и Фолкнер, да и наши собственные, украинские, до сих пор невнимательно прочитанные.

Так и слышу: от Толстого отказываться? Да вы там и взаправду нацисты! Тут, чувствую, придется объяснить, если кто готов слушать. 

В кабельных сетях — советское и российское кино, кроме разве что самого свежего. Кинотеатры, извините, не работают. В театрах, конечно, русский репертуар завял, было бы странно. Ну и интернет в помощь, домен .ru, понятно, перекрыли, но на то есть VPN. В общем, духовная жажда вполне себе подлежит утолению в приватном порядке, вот только… Речь даже не о том, что нас убивают именем Толстого, и попробуй от этого отвлечься, когда прилетает полтонны взрывчатки в квартал по соседству. А дело в том, что Русская Культура, когда к ней припадаешь, а в частности литература, а конкретно Толстой в этой ситуации разговаривают особенно невыносимо назидательно. Они поучают, они проповедуют. Так что тут не низменный порыв плюнуть на постамент, а нежелание выслушивать уроки морали.

Толстой ведь до невозможности идеологичен. Вместо того, чтобы просто любить, он учит любить. Так ценящий и с таким восторгом описывающий моменты внезапного понимания как прозрения (как у Пьера с Наташей, как вдруг у Левина с Анной или угадывание по буквам с Кити), он сам принципиально отказывается понимать кого бы то ни было. И только приписывает другим свои собственные фанаберии, которые весьма уважает. Например, насчет изначальной трансцендентности души, якобы свойственной мужику, хотя на деле он всего лишь пребывает на доличностной стадии сознания. Этот феномен по состоянию на вторую половину XIX века, — вполне себе аномалия, запаздывание развития, а для него — предмет восхищения. Наумничал.

Тургенев пишет Анненкову: «Вот человек! с отличными ногами непременно хочет ходить на голове». Но Тургенев со своими «Записками охотника» сам хорош, имея две тысячи душ крепостных. Хорь и Калиныч, понимаешь! Все они, начиная с Пушкина, народом любовались, его воспевали, затем призывали что-то делать для народа, но сами умудрились не сделать ни черта. Один Толстой начал, было, полезное дело — Яснополянскую школу. Я в детстве читал его назидательные рассказы, думаю, он был неплохим педагогом, но ненадолго же его хватило. Школа существовала три года, и то учитель отвлекался — уезжал то в Германию знакомиться с передовым опытом, то на кумыс лечить слабые легкие. В конце концов забросил и отдался писанию «Войны и мира». Спасибо, конечно. 

В России на 1917 год грамотными были, по разным оценкам, то ли 27, то ли 56 процентов, сам по себе разброс о многом говорит. Так чего бы им не жечь усадьбы?! 

Вот вы послушайте графа Льва Николаевича: «Внося в среду народа грамотность, мы должны были способствовать, помогать народу выразить его внутреннюю сущность, сказать свое слово, и мы должны были прислушиваться к этому слову, а не вносить в народ что-либо свое». Ну ведь правда, на фига вносить, ведь он богоносец, а также носитель трансцендентности. Землю отдать ему слабо было, а прислушиваться пожалуйста. Так эти два лица, как у Януса, и существовали в русской культуре вплоть до сего дня. Прóклятая культура залюбовавшихся рабами рабовладельцев и инфернальная культура рабов. Были промежуточные формы. Скажем, «соцреализм» первой половины ХХ века или литература «деревенщиков» второй половины — во многом упражнения второго лица Януса, которое прикидывалось первым. 

Культ Великого Русского Народа после 1917 года несколько видоизменился, но именно видоизменился: появилось деление на высшую касту — пролетариат, жителей рабочей слободки, тех же носителей общинного сознания, только слегка эмансипированных; вторую по привилегированности — крестьяне, девственные в своей первобытности крепостные (кроме тех, которые пытались успевать за временем, становиться хозяевами и субъектами, тех просто физически вычистили); ну и третье сословие — служащих и приписанную к ним интеллигенцию, официально не совсем полноценных, кроме номенклатуры, конечно. 

а уж если что прекраснодушное и пытались привить (человек-человеку друг, товарищ и брат, пролетарский интернационализм и пр.), то так лицемерно, что противоречие с прозой жизни давало стабильно тот же результат, какой давал декалог в предыдущие века. Ну а сегодня притворяться нет нужды, есть «блатняк» и АУЕ, моральный кодекс строителя тоталитаризма.

Тут будет еще одна цитата, тоже общеизвестная, уж извините. «Я думаю, что русскому народу исключительно — так же исключительно, как англичанину чувство юмора — свойственно чувство особенной жестокости, хладнокровной и как бы испытывающей пределы человеческого терпения к боли, как бы изучающей цепкость, стойкость жизни. В русской жестокости чувствуется дьявольская изощренность, в ней есть нечто тонкое, изысканное. Это свойство едва ли можно объяснить словами психоз, садизм, словами, которые, в сущности, и вообще ничего не объясняют. (…) Если б факты жестокости являлись выражением извращенной психологии единиц, — о них можно было не говорить, в этом случае они материал психиатра, а не бытописателя. Но я имею в виду только коллективные забавы муками человека. (…) Раздев пленного офицера донага, сдирали с плеч его куски кожи, в форме погон, а на место звездочек вбивали гвозди; сдирали кожу по линиям портупей и лампасов — эта операция называлась «одеть по форме». Она, несомненно, требовала немало времени и большого искусства. (…) Но — где же — наконец — тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века? В юности моей я усиленно искал такого человека по деревням России и — не нашел его». М. Горький. О русском крестьянстве. Берлин, 1922. 

Индивидуальное поведение выходцев из преисподней что в революцию, что во Вторую мировую, что в последующих войнах вплоть до украинской не изменилось никак. Как в Гражданскую сдирали кожу и вбивали в плечи гвозди (свидетельство моего собственного деда, чудом спасся), так и сейчас под Харьковом сдирают, задокументировано. Вот где, в каком отделе коллективного мозга это хранилось сто лет? Да там же, где и предыдущие тысячелетия.

Сегодня проповедь Толстого опроститься — прямой призыв начать понимать псковского десантника. Если ты обращаешься к литературе чтобы не побаловать себя под лампой, с чайком, а — понять! — тогда подход другой. Спрашиваешь себя, кто из твоих любимых классиков как отреагировал бы на сегодняшние события? Пушкин — понятно: «это спор славян между собою». Достоевский — еще понятнее: «Геок-тепе взят» (из «Дневника писателя», полюбопытствуйте). Тургенев — «…Если я о чем-нибудь сейчас сожалею, то лишь о том, что я не избрал для себя военного поприща, — быть может, — мне удалось бы пролить свою кровь, защищая родину». Тоже понятно, моя страна, права она или нет. Я не осуждаю, я рассуждаю. Чехов — вот он точно не слился бы в восторге: «…Ведь наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнета, в котором мы задыхаемся» (это про русско-японскую). Потому что он как раз хорошо знал цену народу («В овраге», напоминаю), быть может, еще и потому, что был «из низов», да к тому же отчасти со стороны («я хохол»). Пытаюсь найти, кто бы еще понял. Салтыков-Щедрин? Вероятно. Платонов? Наверняка. Шаламов? Сто процентов. Кто еще? Блок последних месяцев? «Скользили мы путем трамвайным».

Опять же о Толстом. На этот раз процитирую зоркого Дмитрия Быкова: «Для Толстого ключевая мысль — это мысль о потере собственной личности. Личность должна размыться. Утрата границ личности — это то, к чему надо стремиться, потому что это победа над смертью. Умирает конечная, смертная личность, а душа, когда она пересекает свои границы, перетекает в соседнюю каплю, вот она и обретает свободу и бессмертие. (…) Победить смерть можно одним образом: избавившись от личности». Ну вот, избавились. Я не берусь судить, насколько эта метафизика соответствует духу и букве православия, мне ближе точка зрения протестантская, простая, как угол дома: человеку дана душа как точка приложения сил и веры, каждый сам ее взращивает и сам в итоге отвечает за то, что выросло, понятно, перед Кем, и не надо ни во что сливаться, размывать свою ответственность. 

а также испражняться в унитаз — помните, как у того же Горького в очерке о Ленине делегаты съезда деревенской бедноты, поселенные в Зимнем дворце, засрали все вазы, хотя клозеты были исправны? Не научила, ибо не ставила себе такой задачи — научить выращивать личность. Она, напротив, в лице образованного класса перед упырями лебезила, избывая свой комплекс вины. Вот они и выросли: безличностные, точнее, доличностные, без рефлексии, зато с рефлексами еще родо-племенными, такие первоначальные-первоначальные, признающие лишь культ предков, культ вождя и культ силы, с анальной акцентуацией. 

Ни хрена, господа, ваша культура своего предназначения не выполнила, ибо не собиралась выполнять. Вот этого-то заискивания перед бездной вам и не хотят простить. А еще что замечательно: на каждом шагу слышу ваши снисходительные оговорки по поводу нашего здесь антропологического ужаса: «Украинцы — понятно, имеют право, они травмированные, а вы-то, вы-то, европейцы, чего?» Так европейцам в первую очередь должно быть «чего». Мы как раз привычные, все-таки соседи, а им вся эта причинно-следственная связь никак не очевидна. Они не понимают ни попустительства, ни скрытой гордыни: «мы такие ужасные, но именно поэтому мы хорошие». «Мы хорошие!» «Ребята, мы тут ни при чем?» При чем, при чем! Не надо взывать к тем, кто в ужасе отвернулся. Не надо поучать, лучше помолчать какое-то время. Это я вам как русский говорю.

Юрий Макаров, журналист, телеведущий, исполнительный продюсер НСТУ (Национальной общественной телерадиокомпании Украины), обозреватель журнала «Український тиждень», председатель комитета по Национальной премии Украины имени Тараса Шевченко