1.

Они забегают в гримерку — большую, с барной стойкой — и выдыхают.

— Пахнет цветами!

— Боже, лилии! Ты у нас сегодня Алла Борисовна. 

— Лилии? — говорит Маша Алехина.

— На ваш бенефис!

Берлинское бетонное пространство Funkhaus раньше было пропагандистской радиостанцией ГДР. После разрушения Стены тут поставили диджейский пульт и барную стойку, и сейчас здесь — концертный зал.

Голые бетонные стены, железные лестницы. Территория похожа на заводскую.

Потные, веселые, нервные, концерт через час. Заказали пиццу, привезли коробки с буквой Z. «Это Zolla, а не спецоперация!» — объясняют местные. Пицца веганская, ее едят, пачкая ладони.

— Давайте, пожалуйста, это самое, зарядим как бы вещи? — просит Маша. — Отнесем на сцену все? 

— Пойдем! Давай.

— Синюю балаклаву ты подарила, и надо уже, чтобы синяя балаклава была в наборе.

— Там балаклавы с нашивками, они возле моего рюкзака.

— Нам нужна синяя балаклава!

Оля Борисова заклеивает соски черной изолентой. Маша перевязывает ботинки, вместо шнурков — влажные салфетки, почерневшие от пыли. Выясняется — забыли темные очки.

Муниципальный депутат Басманного района Москвы Люся Штейн — девушка Алехиной — ходит с барабанными палочками, считает — раз-два. Репетирует партию ударных. Люся уехала из Москвы 30 марта. Написала в твиттере: «Вынуждена досрочно разорвать свои отношения с Российской Федерацией». Уточнила: «Не побег, а специальная операция по съебу».

Надевает платье принцессы со шлейфом, расшитым бисером и жемчугом. Из квартиры она удирала в костюме курьера Delivery Club. Через месяц так же уехала и Алехина.

— Это вообще очевидно, по-моему. Не знаю, чего так все удивились. Мы часто переодевались. Мы переодевались в спецодежду ГБУ «Жилищник», когда делали акцию с флагами. ( На день рождения Путина 7 октября 2020 года Pussy Riot воткнули радужные флаги во флагштоки государственных зданий — администрации президента, ФСБ, Министерства культуры, Верховного суда — Е.К.) Мы притворялись рабочими — потому что обычные люди не залезают по лестницам к фасаду здания. Когда это делает человек в форме, то никто на это внимания не обращает. 

там и шапка, и маска, и еще термосумка огромная, которая на себя внимание берет. Так что идеальный такой вариант: ты очень яркий, но при этом совершенно незаметный, такой «парадокс курьера».

Они не знают, сколько продано билетов.

Маша спрашивает: у чувака за барной стойкой есть нож?

— A knife? — спрашивает бармен. — Yeah, we have a shitty knife. I'm sorry!

Перед выступлением Маша надевает браслет слежения ФСИН на ногу. Браслет, вывезенный из Москвы, превратился в театральный реквизит.

— Я его хуево закрутила, поэтому надо сейчас заглушку снять будет, — говорит Алехина, копаясь в браслете. — Если у меня получится это сделать.

Ковыряется ножом.

— Гораздо удобнее выезжать с браслетом, который не разорван. Потому что как только ты разрываешь контакт — видишь, вот эти усики? — вот, если усики отходят от этих дырочек, контакт размыкается. И поступает сигнал в дежурку. И если ты находишься непосредственно в Москве, то дежурка звонит тебе. А если ты просто ходишь где-то там с этим браслетом, то непонятно, где ты ходишь. Он не дает координат. И поскольку я человек не самый, в общем-то, продуманный, я его, в общем, прямо дома и разомкнула, перед тем, как уехать… И сразу же звонок. Так я ответила ФСИНу в пять утра: «Алло! Тебе не стыдно такой хуйней заниматься? Звонишь тут мне!» Может, у тебя есть пинцет для бровей? Нож не работает.

2.

— Маш, скажи, когда мне выходить? — спрашивает Люся. — Чего мне делать, когда шум?

— Ты можешь колбаситься вместе со всеми и орать в микрофоны.

— Я могу лежать на столе.

— Люсь, ну вообще ни хера не смешно сейчас.

— Смешно! Чего тебе не смешно-то?

— Потому что русские не смеются!

— Давай на шуме, если мы обе будем в платьях, чего-нибудь сделаем вместе? Ну, не знаю, пососемся.

— Это самый страшный момент типа. Там ад. 

— Ну, можем как-то агрессивно пососаться. Давай порепетируем?

Маша не хочет надевать белое платье, Диана не хочет надевать розовое. Антон будет выступать в черном с золотом платье в пол, но он не торопится переодеваться. Уговаривают друг друга не капризничать.

— Это нам дали в исландском национальном театре реквизит, костюмы для их спектаклей, которые они больше не используют. Сказали, что можно забрать все, что хотим.

— Я ничего кроме черного, ничего не могу взять, — говорит Маша. — Потому что у меня был опыт! Люся, помнишь Жабу во Мневниках (спецприемник — Е.К.)? Там у нас были два чудо-фельдшера. Один — Гриша, он выглядит как супер-рокнрольщик и мотоциклист.

— А Жаба — он немного такой блаженный.

— У Жабы адские эти его сексисткие шутки.

— И он каждый раз заходил такой: «Маша! Ты опять в черном! А я вот думаю, как бы тебе пошел красный! Эх, будь я лет на 30 моложе, ты была б моя!» Я сокамернице говорю: «Чего ты на него орешь, он блаженный». Если у него есть какие-то колеса, он тебе их выдаст. Если у него нету, он не выдаст.

— Сколько раз вы сидели в спецприемниках? — спрашиваю.

— Я шесть, — говорит Маша.

— Три, — говорит Люся.

Они знакомы с 2015 года. Не общались. Сблизились на акции с флагами. Маша держала лестницу, Люся лезла наверх.

3.

Девчонки красятся. Вспоминают акцию, когда Pussy Riot выложили телами «2036» на Красной площади в день поправок в Конституцию.

Одну девочку прямо за джинсы поднимали. Было весело. Это была отсылка к акции, помнишь, как «хуй» выкладывали в 90-то каком-то на Красной площади?

— Осмоловский.

— А почему 2036? — спрашиваю.

— Это срок, до которого Путин будет президентом после принятия обнуления. Но я надеюсь…

— С начала войны сократилось все у него, — говорит Люся.

— А как, вы думаете, он перестанет быть президентом? — спрашиваю. 

— В смысле — чего бы хотелось? — говорит Алехина. — Слушай, конечно же, не быстрой смерти. Лично мне.

— Угу. Хотелось бы, — Люся выдыхает. — Суда-а-а. Принародного.

— Да, хотелось бы, чтобы ему могли сказать все эти люди, кто являются жертвами его и этого режима. Ну, если это возможно.

— Единственный возможный вариант — это, условно говоря, дворцовый переворот, что его кто-то из своих скинет. Не факт, что там будет кто-то более приятный. Но уже хотелось бы хоть кого-нибудь другого! Кроме Кадырова.

— Я не люблю играть в игру «Реализм и Россия», — говорит Маша. — Вот какой-то этот момент, как он теряет власть. Это может произойти сотней разных методов. Совершенно нет никакого четкого представления о том, какой именно сработает. Очень непредсказуемая территория.

— А революцию можешь себе представить? — спрашивает Люся. — Что вот сейчас народ действительно поднимается и власть меняется, потому что люди захотели. 

— Массовые протесты могу себе представить. Да и революцию могу! Но просто смысл-то в том, что революция — это коренной переворот. И мне, кажется, не до конца люди понимают, что это не история про вечное, доброе и светлое, это просто уничтожение того, что не должно быть. Могу, конечно, представить. Представить-то я могу…

4.

Они выступают впервые за два года. За эти два года было: карантин, санитарное дело, домашний арест, суды, спецприемники, ограничение свободы.

Любовь.

— Последний раз я выступала в Бразилии. Январь 2020 года, — говорит Маша — Потом я полетела в Индию, и застряла там, потому что началась пандемия. За эти 3,5 месяца у меня обнулилось все расписание. Все мои, короче, туры, лекции. Всего этого не стало! 

Я научилась кататься на скутере. Я не хотела больше просить, чтобы меня отвезли за сигаретами. Я хотела ездить за сигаретами сама! В середине июня я вернулась. И там полагалось две недели самоизоляции, а дальше был, собственно, этот день поправок [в Конституцию]. Ну, и когда я вышла с самоизоляции, ко мне уже прилагалось три «хвоста». Я вообще прифигела! Как бы я дохуя времени не делала акций. Я из Индии вернулась еще с фенечками в голове. И тут за мной ездят три тачки, в каждой тачке — минимум два опера. Ну мы, конечно, адски над ними стебались. Мы гоняли на машине, чтобы они гоняли за нами. Вплоть до пяти утра и вот такими вот дворами… Ездили с музычкой.

Потом лето продолжалось. Отравили Навального. В Беларуси начались протесты. Мы жили у посольства, фактически. Мы вообще туда каждый день приходили. Потом две акции сделали.

Потом Навальный вернулся, и был митинг. И все, меня посадили на домашний арест, «санитарное дело».

Если вдруг тебя посадят на домашний арест, обязательно пересаживайся! Если у тебя нет любимого человека, с которым ты будешь нарушать, переписываться и какие-то у вас будут романтические истории, сразу пересаживайся в СИЗО. 

Тебе определяют адрес, по которому ты отбываешь домашний арест. По умолчанию суд определяет тебя по прописке. А переселиться он тебе не дает. Чтобы переселиться, тебе нужно каким-то образом — вот это тоже интересный вопрос, каким, да? — сняться с регистрации, то есть стать бомжом. Я так и сделала в середине лета, чтобы мне ограничение свободы уже на Люсин адрес сделали. Подала ходатайство в суд, что я иду к врачу, а сама пошла подавать документы. Стала бомжом и дальше говорю: «Вы больше не имеете права меня по этому адресу держать. У меня договор аренды на другое помещение». Вот так мы с Люсей начали жить вместе.

Я на домашнем сидела ебаное количество времени! Семь месяцев! Но я нарушала!

Первый раз в шесть утра скачала Яндекс-такси и поехала к Люсе. Туда приехал наряд эшников, и меня увезли в ОВД «Арбат». Туда приехал Влад, инспектор ФСИН. (Его потом отстранили от работы со мной и маркировали как «сотрудника, утратившего доверие», хотя он вообще ничего не нарушил. Все, что мы делали, — разговаривали и слушали музыку во ФСИН-мобиле). Его убрали от меня. Поставили Илюху — он тоже, кстати, охуенный — потому что он проштрафился, и меня ему дали в качестве наказания.

Да, к тебе прилагается на домашнем аресте инспектор ФСИН. У тебя суд или следственные действия — за тобой приезжает ФСИН-мобиль с инспектором и везет тебя куда надо. Это если ты на вип-контроле. Москва, ты представляешь себе этот город? 28 ФСИН-мобилей — на всю Москву. И все они были нашими. Наши — в смысле фигурантов санитарного дела. 

А однажды я йогой пошла заниматься. В спецприемниках в этом смысле проще: тебя на прогулку выводят, у тебя хотя бы прогулка есть, понимаешь? А тут вообще никаких прогулок. И вот мы сразу после спецприемника идем делать мою тренировку. Через 10 минут на детской площадке появляются ФСБшники. Как мне потом сообщил Илюха: «Мне звонили из ФСБ! Типа, ты куда пошла?» Я на детской площадке делала тренировку, а они сидели на лавочке и делали вид, что разговаривают по Фейстайму. Снимали меня.

Потом был приговор — и сняли браслет. И был этот ебучий люфт, промежуток между приговором и апеляцией, когда с тебя снимают электронный браслет, но приговор еще как бы не вступил в силу. И тебе новый еще не надели. Многие уехали в этот промежуток. Я осталась.

Дальше было ограничение свободы. Ограничение свободы — это что ты должен на ночь домой приходить. То есть вы должны все время ночевать вместе, даже если вы посретесь. Это тоже, ну, такое как бы… интересный экспириенс! И мы очень много шутили, что на домашнем аресте мы нарушали, чтобы встретиться, а на ограничении вдвоем мучаемся.

— Большой черный чемодан. Мы запостили, похвастались, что обманули их. А потом наш адвокат вышел из нашего подъезда с пустым чемоданом. А там стояли менты и они подумали, что в чемодане опять человек. Они набежали на этот чемодан: откройте! У нас оперативная информация! И он долго с ними базарил, что он адвокат, «вы не имеете права». В итоге, он открывает, а там ничего нет.

5.

— Меня еще осенью начало перекрывать, когда я вышла в город после домашнего ареста. Ты приходишь в знакомые места, а они такие же. Люди ходят, ржут. Это немножко невыносимо, потому что ты это время следил за жизнью через ленту соцсетей, которой тебе формально запрещено пользоваться. Новости, новости, аресты, живешь этим. И тут ты выходишь, а для людей этого всего и нет, как будто. Это трэш. Когда началась война, оно стало понятнее. Вот ребятам с DOXA еще больше досталось. Они вышли с домашки прямо в военное время. А там все винишко пьют на веранде, нормально себя чувствуют. Вот с этим тяжелее всего иметь дело.

Объявление войны было, по сути, 21 февраля. Это юбилей панк-молебна [в храме Христа Спасителя], 10 лет. Сама речь Путина, из которой стало ясно, что это война, была 21 числа. Я ее слушала по радио в камере спецприемника, в которой я была одна. На следующий день я вышла. В ночь с 23 на 24 ввели войска. 27-го меня уже задержали. Выдрали просто из такси три эшника.

И следующий месяц я просидела два раза по 15 суток. 

Сначала Мневники, потом Сахарово.

Люди, которых встречала в спецприемнике и в автозаках, — лучшие друзья России. Не знаю, кто придумал «Россия сидит в тюрьме», но, когда первый раз плакат попал в руки, я поняла, что это точно мой плакат.

Февраль-март — полный спецприемник политических. На последних сутках со мной в камере сидела Яна. Она психолог, и у нее были клиенты из Украины, и были россияне, которые, ну, поняли, что они больше так не могут. И они были в диком состоянии. Яна сказала — я впервые поняла, что для меня ужасно тяжело и невозможно, что психолог не может плакать во время сессии. И после каждой сессии она просто выключала компьютер и плакала какое-то количество минут до следующей.

Психологи в самом начале войны написали письмо от сообщества против войны. И в какой-то момент Яна просто пошла на протест. Все инструкции прочитала, вещи заранее собрала, и села на свои 15 суток.

И мне было морально там легче, чем снаружи, в Москве. Война там не пряталась. Люди, выходившие на антивоенные акции, не могут делать вид, что войны нет, потому что они, по сути, сидят за протест против войны.

А охранники — перед кем им делать вид? 

Было из 40-45 сотрудников каждого спецприемника — один, который врубает режим пропаганды и говорит: «Не война, а спецоперация!». А все остальные — а перед кем им притворяться? Их зарплате пизда, как и у обычных русских людей, обычной жизни тоже пизда. Они тоже ходят в магазины, у них тоже есть телефоны. Это такие же люди. Неопределенность, страх — все это было.

Там разные люди есть. Некоторые такие: «Ну давайте уже, свергайте власть». Мне кажется, они не маркировали меня как Pussy Riot. Там весь спецприемник политических был. 

Были какие-то трогательные моменты. Когда сотрудники увидели, что мне вторые 15 суток дали ни за что, один подходит, говорит: «Ну ты же всех знаешь! Ну, может, ты им как-то скажешь, что ты просто больше ничего не будешь никаких акций делать». Я говорю: мне только что ваш замначальника протокол написал, что я якобы не хотела из 6 камеры в 7 переходить. Сейчас мне сутки добавят. Ты чего, угораешь? Что я такого делаю? 

Они понимают все прекрасно, что политические находятся в заключении за политический протест, а не за то, что они совершили какое-то правонарушение. И они просто — каждый по-своему — пытались нас как-то поддержать. Кто-то говорил: «О, ребята, вы — революционеры!» Кто-то ушел с работы.

Женщина, которая нам обещала летом уйти из системы, ушла. Но мне кажется, это был не то чтобы ее личный протест. Она просто человек и видит своими глазами, кого она принимает в спецприемник, кому делает обыск, кого изолирует. Внутри сотрудников тоже какие-то происходят не то что бы изменения, а… Я не имею права сказать, что они там все роботы, полуроботы. Ну просто совсем нет. Это люди, просто, как и большинство людей в России, они не верят, что лично они, лично каждый из них может что-то изменить. И в этом смысле люди без формы абсолютно такие же, как люди в форме. 

Это абсолютная такая штука, которую называют выученной беспомощностью. Мне очень больно слышать каждый раз — «А чо мы можем сделать? А чо я могу один изменить?»

Знаешь, после того, как я эти 30 суток отсидела, весь первый месяц войны, меня, по большому счету, должны были упаковать еще на 15. Но сотрудник отказался писать рапорт. Он просто — ну чувак с жетоном, номер которого я не запомнила даже, ноль-шесть-три, что-то там.

Когда привозят в спецприемник после суда, происходит процедура первичного обыска. Меня привезли. А там был поток в Сахарово. Очередь из 10 машин, и сотрудница, которая принимала, она была уже на взводе. Ей заводят меня, она говорит — раздевайся. Я говорю: я не буду, у вас комната с видеокамерой на потолке. Это незаконно. Если вы хотите проверить, что у меня нет мобильника в пизде, несите металлоискатель и вперед. Она позвала своего начальника смены, он как сотрудник встал на сторону коллеги, отказался меня принимать. И экипаж, который меня вез и ждал около шести часов в этой очереди, повез обратно в ОВД. Они были расстроены. На следующий день меня привезли уже в наручниках, без всяких разговорчиков ехали, молча. Из спецприемника выходят человек 20 просто смотреть на то, как я иду. И без всякой процедуры меня просто принимают. Никаких попыток меня раздеть. Но этому начальнику смены сказали писать рапорт на меня за сопротивление полиции. Классический рапорт. А он отказался. И не то, что этот человек мне симпатизировал, не то, что у него были какие-то взгляды. Он просто сказал: я не буду писать.

Ну да, в принципе это просто еще 15 суток, по большому счету, херня. Но как-то меня это тронуло. Это не было, знаешь, драматически-пафосное «я не буду», а это было просто «не буду, и все». Маленький большой поступок.

6.

— Люся в марте уехала, и инспектора ФСИН стали приходить ко мне каждый день. Фотографировали меня, браслет. Я злилась. Здесь не твой дом, что ты сюда приперлась? А если я не открою? Вот что ты будешь делать? Стоять, звонить? В один из дней я просто срезала с ноги браслет ФСИНовский. За это мне должны были заменить ограничение свободы реальным сроком. Я должна была отсидеть 21 день.

А я просто в суд не пошла. Зачем? Пошла в бар, потом к друзьям. Я там долго слушала песни, которые Диана [Буркот, участница Pussy Riot] написала. И поняла, что я хочу сделать песню о войне.

В рамках суда тоже можно было высказаться, но это не была бы песня.

Мы написали слова по строчкам, все вместе. Кто две строчки, кто три. Как мы раньше писали. 

Если 21 день сидеть… 21 день кончался бы 11-го мая вечером. 12-го — начало тура было запланировано. А невозможно без загранпаспорта 12 мая утром оказаться в Берлине.

Я думала до последней ночи перед судом. Думала, что не имеет смысла садиться. Пропустила суд. Потом форму курьера попросила привезти.

Села в тачку, да поехала. Если выезжаешь в полночь, к утру уже не в России. Мы ехали через густой туман. Он был плотный и расступался. Я долго не ездила, ограничение свободы… Супертуман. Потом пересела во вторую машину по Беларуси. Потом в третью машину, она уже подвезла к границе.

На границе отогнали машину в спецбокс для просветки и обыска. Все обшмонали. Потом обшмонали меня. Мальчик-пограничник, лет 20, поднимает меня в кабинет. Я: что будем делать? Он: «Я не знаю». «Пойди, узнай!» Он возвращается: «Мы будем кино смотреть». Включил «Мы из будущего». Я попросила кофе, он притащил кофе.

Потом говорит: пойдем к машине. Будем смотреть машину. Чувак, который вел тачку, дедуля, он на погранцов наорал. «Вас сюда кто-нибудь звал? Какое-то разрешение есть садиться в мою машину?» Машину досмотрели. Потом меня досмотрели, чемодан. На браслет мой не обратили внимания, я сказала, что это реквизит для театра. Потом зовут в ту же комнату, где фильм смотрели. Меня аж отбросило к двери — смотрю, опер беларусский. Он задавал одни и те же вопросы: какие у вас планы? Одно и то же, какую-то пыточную муру. Я достала телефон. Он: уберите, пожалуйста, телефон. Я: не уберу. Я задержана? Арестована? — Нет, это просто просьба. Начинаю записывать. Только тогда он смылся.

Я ночевала в гостинице. С утра решила поехать на следующий погранпункт. Знала, что опять не пройду, и не прошла.

Я смотрела на Беларусь. Вспоминала, когда мы стояли у посольства… Как с беларусским театром мы делали вместе спектакль. Те протестные события 2020-го, они супер в сердце находятся. Там люди — во-первых, их мало, во-вторых, они… произошло что-то, после чего жизнь теоретически не может продолжиться, но она продолжается. И эти люди, не знаю, как после поцелуя дементора. Это не грустно, нет. Но очень тяжело.

У меня появился план на третью попытку пересечь границу, и дальше я его выполняла. И все получилось. Хотя я была уже в розыске. Хуйня этот розыск, ничего не скоординировано у них. 

7.

В туре Pussy Riot — 19 городов, от Берлина до Лиссабона.

— Я хочу спросить тебя про планы. 

— Лен, это жестко. Давай адвоката позовем.

— Зачем тебе адвокат? 

— Согласно 51 статье Конституции Российской Федерации…

— Я ж не следак. 

— А похоже.

— У тебя сейчас тур. Деньги с тура — в Украину, правильно? 

— С тех концертов, которые мы анонсируем для Украины, на Украину. Вот сборы с берлинского пойдут в детскую больницу в Киеве. Но еще хочется некоторым политзекам помочь. Но если мы всем поможем, это будет каждому по 20 евро. Политзеков очень много сейчас.

Еще хочется сделать вторую книжку очень (первую Алехина написала после того, как освободилась из тюрьмы в 2013 году — Е.К.). Я же вела дневник все эти десять лет, я хочу это сделать. В лагерь беженцев тоже хотим поехать волонтерить. Может быть, я смогу и больше сделать для Украины.

— Ты хочешь поехать в Украину?

— Вот лично я — Маша — очень хочу. Но хочется там как-то делом заниматься. А не просто, типа, «привет, я Маша». Мне бы хотелось как-то пригодиться, понимаешь?

— Когда ты поедешь в Украину или в лагерь к украинцам, ты будешь чувствовать, что ты часть России? Что ты — часть страны, которая напала на их страну? 

Что ты хочешь от меня услышать? Что я сожгу российский паспорт внутренний? Который у меня остался? Не планирую. Знаешь, это очень легко — ой, я поехал, я сменил идентичность.

Мы снимали квартиру рядом со Старым Арбатом. После начала войны они загрузили во все сувенирные лавки эти ебучие футболки с Zетами. Ну ты понимаешь, каково там ходить… Идешь по улице, где начиналась какая-то моя история, где я познакомилась с папой моего ребенка, где мы песни пели, с шапками бегали. И вот на этой же улице — футболки, блять, с Zетами в сувенирной лавке. Не в одной — во всех! Ни одного человека, который купил бы, я не видела. Но они вот в наличии. Ну это полный пиздец. И вот ты преодолеваешь себя, преодолеваешь пару границ. Оказываешься на очень похожей пешеходной мощеной брусчаткой улице в Вильнюсе. На ней — украинские флаги, все то, что ты хотела бы видеть, и все то, что у тебя в сердце. Но просто поинт заключается в том, что повесили эти флаги-то литовцы, да? Не ты. И мне кажется, нельзя сделать прыжок, что как бы ты — часть этого другого мира. Чтобы стать его частью, нужно что-то делать.

Есть книжка «Один в Берлине». Она охуенная. Она быстро читается, это художественная книжка. Это, наверное, лучшая книжка, которую я прочитала за год. Она мне в руки попала в одном из ОВД, и я ее прочла на сутках. Меня дико тронуло, что главные герои — они не такие вот молодые революционеры с горящими сердцами, а пожилая пара из Берлина. Действие происходит, по-моему, в 42 году. Все начинается с того, что им приходит письмо, похоронка, что их сын погиб, сражаясь в рядах СС. И они начинают делать открытки. Они пишут первую открытку, что они против этой войны. «Дорогие матери, не отправляйте своих сыновей умирать за Гитлера». Ты понимаешь, что это такое, да? И там целое большое преодоление, чтобы положить эту открытку в роддом. Там на месте целый план выстраивается — как выбрать подъезд подальше от дома, как сделать так, чтобы никто не видел. Они продолжают делать открытки. Делают, делают. Ну понятно, чем все заканчивается, да? Смертной казнью. Книга основана на реальных событиях, эти люди были и жили. Она произвела на меня прям супервпечатление. Я ее даже потом Даше Серенко (художница — Е.К.) передала. Она в соседней камере оказалась — репостнула «умное голосование», а ей дали 15 суток. Важно, что такие люди были. Важно. Важно. 

8.

Зал битком, мигающий свет. На экране Путин сменяется балаклавами на Красной площади. Русский текст дублируется немецкими субтитрами.

Pussy Riot выходят на сцену. Музыка. Маша говорит в микрофон:

— У нас возникла идея снять фильм о Революции. Призывать к Революции нужно с большого экрана. Мы объехали за неделю двадцать студий. Одинаковые офисы.

Белоснежные улыбки. «Мы хотим сделать фильм о революции!»

— «О какой такой революции?»

— «О русской революции».

— «Какая же у вас Революция? 1917-го года?»

— « Нет, о той, которая сейчас».

— «Но сейчас у вас нет революции!»

— Неужели нет?

Белоснежные улыбки. Поджарые тела.

— «Вашу историю мы купим, если вы ее продаете».

— “А как же революция?”

«А вы?» — спрашивает Маша.

Дальше — песня про войну, песня, для которой Маша уехала из России. Десять лет назад они спели в храме, расплатившись полутора годами заключения. Теперь даже так не получится. Петь или сидеть — вот выбор этого, 2022 года.

9.

– Ты себе представляешь, когда и как вернешься в Россию?

– Мы фантазировали про много разных вариантов. Просто внезапно оказаться там. Можно заранее оповестить ментов, что они должны выйти на Калининградский мост меня встречать. 

Знаешь, с чего начались мои протесты? Меня хотели отдать в математическую школу, а я решила рэп слушать. Меня собирались туда отдать, просто потому что у меня хорошо получалось. Зачем делать то, что не хочется? Как-то обустраивать свою жизнь в Европе точно не хочется, и Штаты — точно нет. Но одновременно с этим, понимания времени года, а уж тем более даты возвращения в Россию, нет. 

И не сделать что-то для Украины было бы странно. 

– Ты знаешь, когда следующий раз увидишь сына?

– Думаю, да, летом. Он приедет. Не хочу говорить об этом, мне психологически тяжело. Ему почти 15, 45-й размер ноги, представляешь? Я сейчас очень нужна ему.

10.

– Ты сама-то вернешься? — спрашивает Маша.

— Да, — говорю.

— Тогда слушай. Одна сумка должна быть собрана для СИЗО. 

Спортивная сумка. В сумке должны быть штаники, только без шнурков, шнурки нельзя. Двое пижамных штаников мягких. Одни нехорошо. Майки спортивные — пару штук. Кофточка, типа джемпер. Обувь… сейчас покажу свои кроссовки. Желательно покупать без шнурков. Липучки или целиковые, плюс сланцы. Свитер, один свитер точно пригодится. Носки, трусы — ясно. Шампунь, кондиционер, гель для душа… это то, что называется мыльное. Расческа, зубная паста, щетка, понятно. Постельное можно взять свое. Лосины — пригодятся. Верхняя одежда… Шапка, а шарф нельзя. Зажигалки нельзя, спички можно. В принципе, базовый комплект собран.

– Все, как для больницы, только без шнурков и шарфа?

– Да, но если обратишь внимание на штаники пижамные, они почти все со шнурочками. Вытащи шнурочки, штаники упадут. Джинсы, в принципе, тоже можно. Пижаму можно, полотенце. Книги — супер важно. И то, в чем ты пишешь. Я вот пишу не в блокноте, а на листах А4, я их в папку складываю. Ручки — не гелевые. Гелевые не пропустят. Дальше твои продуктовые преференции. Лучше сразу друзей попросить. Есть сервис для заказа продуктов, он не плохой, skladsizo.ru. Есть даже приложение для Google Play и Apple Store!

11.

— Украинцы не понимают, почему россияне боятся. Ты понимаешь? — спрашиваю.

— Нуууу слушай, — тянет Маша. — Те области, которые оккупированы российской армией, почему они не выходят протестовать? 

— Они выходят, — говорит Люся.

— Россияне тоже выходят, — отвечает Маша.

Мы сидим в гостях, в комнате без света. Хозяйка квартиры объявляет: «В связи со сложным геополитическим положением во всех комнатах можно курить».

— Ой, ну не сравнивай! По ним стреляют. Але! — говорит Люся. — А наши, как бы… стоит толпа огромная, один какой-нибудь мусор пиздит одного чувака дубинкой, а наши кричат «позор» и снимают. Не сравнивай это с Украиной. По ним стреляют, а они, тем не менее, в оккупации, выходят. Они смелее, сорян.

— Они смелее, с этим как бы никто не спорит.

— У них майдан был вообще-то. 

— Ну что, я должна как бы типа выступать адвокатом за всю Россию, или чего? Я не понимаю, — вспыхивает Маша. — Да конечно, я думала об этом! С 14-го года думаю. Да даже, наверное, раньше. Я не буду на диктофон отвечать на этот вопрос. А выводы такие типа неутешительные. 

— Я думаю, им поебать, — говорит Люся.

— Не поебать. Люся, ну это на самом деле некорректно. Ну какие такие «они», ну серьезно, тебе не стыдно? Ты жила с соседкой, которая просто подходит, вытирает клей с твоей двери, пока ты сидишь, а твою дверь обклеивают всякой мерзостью про коллаборантов. Она берет и вытирает этот клей в три слоя, да? И ты говоришь, что им поебать.

— Женщина из центрального района Москвы. 

— Какая разница! Это человек. Это человек, который убирал говно, которое наклеили на нашу квартиру. А не на ее. 

— Но таких минимум! Меньшинство.

— Это люди, это человеческая жизнь. Вот ты сейчас находишься в Европе, где существуют европейские ценности, которые учат ценить ценность каждой жизни. Вот это человек, да? 

— Никто не говорит, что человек не важен. Но это не значит, что большинству не похуй.

— Нет никакого большинства. Нет никакого большинства! Большинство говорит, когда оно может говорить. А когда оно под принуждением или как сейчас — ну типа я сейчас скажу, но могу получить за это срок — оно молчит. Ты делала майдан? Не делала. Ну а что ты тогда солидаризируешься с людьми, которые свою власть свергли? Не имеешь права. 

— И что, я не могу поэтому говорить, что русским похуй? 

— Вопрос, кто такие русские эти, — говорит хозяйка квартиры. Она принесла вино. — Я хотела с Делеза зайти, раз уж я такая наглая ворвалась. Мне очень помогает его фраза: «Большинство — это никто, меньшинство — это каждый». 

— Делез пришел к нам на помощь, — говорит Алехина. Она очень зла. — Я не могу просто. Что, я просто выключу сейчас людей, которых я знаю, которые не боятся, и которые имеют мнение, отличное от позиции государства? Часть из них видима, часть все-таки делает микрошажочек хотя бы к одиночному пикету, да? Но дохуя кто не делает. А просто живет с позицией, отличной от позиции государства. И их много! Какие там опросы были, что 80% поддерживает войну? Это не так! Ну просто не так. 

Может быть, попозже, но сейчас не могу.

— Ты понимаешь, что, когда ты вернешься, тебя могут посадить? — спрашиваю.

— Ну, формально мне 21 день сидеть.

— Тебе добавят.

— Давай думать про то, что сейчас происходит. Мы же не знаем, что дальше будет происходить. Не знаем! Чего сейчас про это думать и заранее пугаться, зачем? Нет, точно про будущее не буду говорить. Нет. Точно нет. Будем говорить про настоящее, делать все, что можем — сейчас.

— Я просто сейчас смотрела твой концерт — про нас 10 лет назад, — и это смотрится как совершенно другая эпоха. Какое-то фантастическое прошлое России.

— Он чуть сложнее все-таки. Он включает в себя близкое будущее и далекое будущее. «Путин научит тебя любить Родину» — это песня, которую мы сделали через месяц после того, как вышли из колонии, в феврале 2014 года. За две недели до того, как был аннексирован Крым. Первый раз получили физических пиздюлей, да? Нас пиздили, пока мы пели. Вот это лично для меня была отправная точка того, что мы вышли не в ту Россию, из которой мы садились. Потом мы поехали в Нижний Новгород. Там зеленка, пробитая моя голова, следующая поездка — Мордовия, там снова зеленка в лицо прям на перроне поезда. Три нападения меньше чем за месяц, весна 14 года. Стало понятно, что уже все поменялось сильно, что уже мы существуем в какой-то другой реальности. Есть границы какие-то в действиях власти все-таки. Физическое насилие и одобрение, спонсирование, продвижение физического насилия — это первая граница. Следующая граница — это были уже убийства. Убийства, отравления. Наш концерт — это как бы такой взгляд на 2012 год, на год розовых пони. И на это нанизывается новое — Мариуполь, портреты политзеков, которые сидят сейчас.

— Ты 10 лет борешься, а чудовище становится все больше и больше. 

— Как-то я в размерах никогда не мыслила. Это, скорее, про интенсивность. 

— Я просто, видишь, сама спринтер, — говорю. — Мне стыдно рассказывать про такое. 

— Спринтер — это как?

— Я бегун на короткие дистанции. Когда я в 11 году пошла на своей первый гей-парад, я правда тогда верила, что я вот поборюсь немножко, вот на улицы похожу…

— С радужным флагом.

— Немножко поборюсь, и мне дадут все права. А вот еще немножко поборюсь, и еще больше прав дадут, понимаешь?

— Маленьким усилием.

— Ну не то что маленьким усилием, а что все это как-то обозримо. А сейчас это все дошло до такого…

— Ты чего, прикалываешься? — говорит Маша. — Ты правда в это верила?

— Правда, я тупая! 

— И ты, наверное, считаешь, что марафонец берет и из одиночной камеры исправительной колонии такой начинает судиться за то, чтобы оспорить свой неподъем в 5:20 утра? Это не так устроено, что ты спланировал стратегию и согласно ей движешься. Это абсолютно такое действие, которое развивает следующее действие, и следующее действие, и следующее действие. Мне сказали бы в 18 лет, что я буду заниматься правами заключенных пять лет. Заключенных? Почему заключенных? Почему тюрьма? 

— Мне кажется, Лена у тебя спрашивает, впадать в отчаяние или не впадать, — говорит хозяйка квартиры.

— Ну, нельзя запрещать себе в него впадать! Но этого не надо делать. 

— Люди готовы прилагать какие-то усилия, — говорю. — Ты копаешь землю, ты устал, но ты вскопал себе грядку в огороде. А тут вот этот активизм — ты 10 лет пашешь, а все становится хуже и хуже.

— Это не так работает.

 Это не какая-то такая героическая история, в которой ты действуешь согласно какой-то там героической стратегии. 

Просто ты врешь себе или не врешь. Вот и все. И как-то лучше не врать себе. Это же не так важно, что ты делаешь. Самое главное — равнодушным не оставаться, мне кажется. это универсальное правило. А дальше уже делает каждый, что может. Я вообще не призываю людей повально садиться. Или повально совершать какие-то политические убийства. Я верю в суперкаждый жест. Я не знаю, насколько это революционно, но это так. Тебе, наверное, призыв хочется?

— Так странно, что ты здесь с ФСИНовским браслетом сидишь.

— Да, мы его еще не раскрутили, со спектакля. Вот это штучка, которую можно вынести. Вот если ты сядешь в тюрьму, подумай, что ты вынесешь-то, кроме собственных текстов. Я вот казенное пальто вынесла. Выключи диктофон?

12.

1.

вопли Мариуполя 
под синим небом купольным
свято место не пусто
и давно куплено
ластик у власти
“Z” значит свастика
танки на праздник
русская классика 
пока стариков украшают лентами
Мы становимся иноагентами

Проигрыш

2.

Контрабандой на родину груз 200
об этом не скажут вечерние вести
закончил школу, бери автомат
до 15 за антивоенный плакат
русский корабль — иди нахуй
танк — в болоте, будущее — на плахе
культ победы как основа основ
Кокаин депутатский с прахом дедов
серости/садизма лубянский микс
А для тех, кто пиздит — лаборатория икс

(4 такта подождать)

Припев:

Мама, я в плену
не смотри телевизор
Мама, здесь нет никаких нацистов
Мама, почему войну
называют операцией специалистов
специалистов
Я не пойму 

3.

— Путину нравится ваше равнодушие
— Запад 10 лет поставляет ему оружие
— именем Российской Федерации
— нищета убийства приговоры санкции
— инакомыслие?
— независимое мнение?
— откуда на Беларусь готовилось нападение?
— грохнут не беда, отвалят бабла
— Для кого война, а для нас мать родна.
— все, дочка, мама любит тебя, пока
— красные ногти, в земле рука

БУЧАААА

4. 

Дорогая сестра, мы здесь без креста
Чудовищная весна решила настать
Измененная ненужная конституция
Нам пора совершить революцию
Пусть Москва горит
Мир на крови
Это не смыть
нечем крыть
Дохуя Земли, но забрали Крым
Прости, хотя это не простить

Припев:

Мама, я в плену 
не смотри телевизор
Мама здесь нет никаких нацистов
Мама, почему войну
называют операцией специалистов
специалистов
Я не пойму 

Припев:

Бомбы и автоматы
Я тебе кохаю