Едва ли за всю историю человечества придумано что-то хуже войны. Писать о ней трудно главным образом потому, что все происходящее там — происходит на темной стороне человеческого. По ту сторону добра и зла, где не действуют библейские заповеди. Или, скажем так, действуют для абсолютного меньшинства участников, число которых можно считать статистической погрешностью. Оттого чаще всего и помалкивают ветераны, не посвящая даже близких в подробности пережитого — когда из стыда сопричастности, а когда из убеждения: тем, кого не коснулось, толком и не объяснишь, как оно бывает. То бог, то черт нашептывает тебе на ухо свои резоны; то один, то другой берет в тебе верх; иногда победа одного из них окончательна, иногда дело идет с переменным успехом.

Да вот и я, взявшись рассказывать о «темной стороне» войны, по тем же причинам едва ли смогу быть искренним до конца. А может, я сейчас просто пытаюсь сам себе ответить на вопрос: «где я был все эти» тридцать минувших лет? Почему рассказывал только о подвигах «воинов-интернационалистов», помалкивая обо всем прочем? Хотя, не скрою, была надежда на то, что это «прочее» никогда больше у нас никого не коснется. Еще как коснулось.

Теперь-то понятно, что афганская война по сравнению со «специальной военной операцией» в Украине была, можно сказать, войнушкой — по масштабу потерь, разрушений, жестокости, горя и вранья, неизменных спутников боевых действий. Роднит события, пожалуй, только несколько случайных совпадений: территории Афганистана и Украины сопоставимы по площади — примерно по 600 тысяч квадратных километров каждая. Совпадает и численность российских участников «учений» у границ Украины накануне 24 февраля и «ограниченного контингента советских войск в Афганистане». В 1979-1989 годах она достигала 120 тысяч человек. Все остальное изменилось, кроме одного: главные участники и той войны, и этой «операции» — преимущественно русские и украинцы. Точной статистики нет, но, по моим прикидкам, более двух третей личного состава «контингента» были из России, Украины и Белоруссии. Это сейчас они оказались по разные стороны.

«Отпусти ты его к богу!»

— Товарищ сержант, почему вы расстреляли мирного афганца?

— Но ведь я доложил по рации, что мы задержали «духа», который хотел проехать через пост, а вы мне сами сказали: «Отпусти ты его к богу!» Ну, я и это… отпустил.

Это типичный армейский «анекдот» тех лет. Из сегодняшнего дня он кажется ужасающим, тогда воспринимался обыденно. «Дух» — он «дух» и есть, не человек же, равный тебе, его и «шлепнуть» не грех, — война быстро учит солдата расчеловечивать противника. Может, потому так быстро и приживаются в армейской среде эти прозвища — «духи», «чехи», «нацики», «пиндосы». Как индульгенции для перехода на ту сторону, куда, по-хорошему, никому нельзя.

Известные теперь всем события в ходе «специальной операции», вину за которые обе стороны возлагают друг на друга, многих шокировали. Как такое возможно?! Еще как возможно. Собственно, от событий в Афганистане все это отличается разве что размахом и тем, что сведения о преступлениях тех лет строго охраняла цензура, а нынешние — вот они, видны всем в режиме реального времени. Другое дело, что черно-белыми войны бывают только в старой кинохронике, в жизни цветов и оттенков больше. Много чего было на той давней войне. И героический бой 9-й роты на высоте 3234 у перевала Сатэ-Кандау под Хостом (разумеется, никто там никого не забывал, таких высоток было десятка полтора, и почему «духи» атаковали именно ее, бог ведает). И не проходило недели, чтобы боец какого-нибудь подразделения не закрыл собой командира от пули. И вертолетчики вытаскивали раненых из-под огня ценой собственной жизни, и так далее, и тому подобное, но тем не менее…

Уже через несколько месяцев после ввода войск в Демократическую республику Афганистан (ДРА) в составе «контингента» появились военные юристы — следователи, дознаватели, прокуроры. Потому что «интернационалисты» из Москвы и Киева, Смоленска и Львова, Красноярска и Донецка расстреливали мирных жителей, насиловали женщин, применяли пытки, грабили и мародерствовали. По свидетельству тех, кто застал в Афганистане первые годы вторжения, по приговорам, вынесенным военными трибуналами, некоторых из них расстреляли на месте, ведь моратория на смертную казнь в СССР не было. Других — отправляли домой отбывать наказание в штрафных ротах сообразно совершенным деяниям. 

Группы спецназа в Афганистане расстреливали любые караваны, проходившие или проезжавшие мимо места, где осуществлялись «засадные действия». Не было приборов ночного видения, чтобы определить, мирные ли это торговцы со своими женами и детьми, которые передвигаются в темноте, чтобы не попасться на глаза русским, или крадется караван с оружием, — таких приборов никто тогда и не видел. Да и от спецназа требовались результаты, а не сомнения в правильности действий или рассуждения о гуманности.

При «зачистке» кишлака, когда из дома доносился любой настораживающий звук, туда сначала бросалась граната, а уже потом производился досмотр. И если причиной звука оказывалось, например, неосторожное движение женщины или ребенка, то… Желание бойца выжить в такой ситуации берет верх над любыми другими его самыми светлыми помыслами, их любой солдат оставляет дома.

Мне вообще кажется, что на войне у солдата практически не бывает морального выбора. Ему чаще всего страшно, грязно, хочется есть и спать, а главное — выжить. А вот у его командиров моральный выбор есть почти всегда — на любой войне. Но командиры им редко пользуются, «ведь приказ освобождает от ответственности. Можно, стало быть, дать волю инстинктам» (Э. М.Ремарк, «Тени в раю»).

Если из кишлака фиксировался пуск «стингера» или «эрэса», ракетного снаряда, это что-то вроде мины, — чаще всего поступала команда сравнять этот кишлак с землей. Саманные домишки разлетались в прах. По принятой у нас практике, численность потерь противника в такие случаях определяется математически — сообразно израсходованным боеприпасам. Да, на излете афганской войны о предстоящих армейских операциях крестьян предупреждали заранее, предлагали им уехать. Но бывало и по-другому.

Однажды я заглянул к начальнику армейской разведки Николаю Сивачеву. У него был громкий «страшный» голос и удивительно доброе лицо, которое к такому голосу никак не подходило. Казалось, будто актера попросили сыграть чужую роль, подменить заболевшего коллегу. Полковник отщипывал от только что испеченной буханки хлеба куски и отвечал на мои вопросы примерно так:

— Кто такие «душманы»? Это афганский народ, б…дь!

Резко зазвонил телефон «ВЧ», Сивачев снял трубку и невольно выпрямился:

— Полковник Сивачев слушает… Товарищ генерал армии, я считаю это нецелесообразным. По данным разведки, в провинции Герат сейчас нет скоплений бандформирований мятежников… По моему мнению, это может только усугубить ситуацию… Виноват, товарищ генерал армии! Есть выполнять приказ: выдать цели для бомбоштурмового удара!

И со злостью бросив трубку на телефон, он еще более страшным голосом закричал в коридор:

— Дежурного офицера ко мне!

«Товарищ генерал армии» в Афганистане был только один — Валентин Варенников, представитель Генштаба. Были ли у него веские причины для бомбардировки, о которых ничего не знал начальник армейской разведки? Может, были, а может, и нет, — артиллеристы выполнили приказ.

Самой жестокой в этом отношении стала операция «Тайфун». Зимой 1989 года она предшествовала выводу войск. Мне рассказывали: на ее проведении настаивал Наджибулла, который опасался наступления «душманов» на Кабул. Уверяли, что командующий 40-й армией генерал Борис Громов был категорически против. Говорят, он так резко возражал по телефону министру обороны Язову, что именно этот их разговор стал причиной его назначения командующим Киевским военным округом, что все расценили как «понижение». Так или иначе, операция «Тайфун» была проведена. Авиация и артиллерия 40-й армии и Туркестанского военного округа обрушили море огня на кишлаки вдоль трассы Кабул-Саланг и примыкающее к ней Панджшерское ущелье.

Не видел сам, но мне рассказывали многие: афганцы, которым вера предписывает похоронить мертвого в тот же день до заката солнца, выкладывали у дороги трупы погибших под бомбами: «Смотрите, сволочи, на дела рук своих!»

Насколько я могу судить, с военной точки зрения в бомбардировках не было смысла. Уже за несколько месяцев до этого на трассе рядом с советскими заставами встали посты бойцов Ахмад Шаха Масуда — между ними и нашими не было никакой вражды. За всю сложнейшую с точки зрения организации операцию по выводу многотысячной группировки войск от пули снайпера погиб только один боец 345-го парашютно-десантного полка: у кого-то из афганцев, видимо, сдали нервы. Больше вслед уходящим «шурави» (советским) никто не стрелял.

На дорожку «убить рукой»

На военной кафедре наш преподаватель на занятиях по курсу под названием «Допрос пленного» грозно сводил брови и произносил: «Я не рекомендую вам обманывать советское командование». По его представлениям, так допрос и проводится. Нет, не так.

Пленных пытали. Иногда с использованием психологического давления, например, этим пользовались в Джелалабаде «мушаверы» — советники ХАД, секретной афганской службы. Скорее всего, не только там. В комнате, где проводился допрос, к потолку демонстративно подвешивалась веревка с петлей: по представлениям мусульман, в рай не берут повешенных, и не было нужды применять силу, чтобы разговорить пленного.

У армейцев все было проще. Захваченному «душману» перво-наперво обнажали плечо. Если находили синяк или покраснение от приклада на коже, выносился приговор: точно — «дух»! Далее, в зависимости от задачи и обстоятельств, каждый давал волю фантазии. Обычным средством на допросе служил полевой телефон с крутящиеся ручкой, какой показывают в кино про войну. Он использовался как источник тока, а от подробностей я вас, пожалуй, избавлю. Говорят, эта практика пришла из Второй мировой войны. Среди тех, кто воевал в Афганистане, не было ни одного ветерана, но «традиции дедов» каким-то невероятным образом передавались через поколение внукам.

Появлялись и свои собственные традиции жестокости. Например, в дислоцировавшейся в Кабуле роте спецназа, — я дружил с ее офицерами, это были отличные отцы семейств и вообще «хорошие ребята», — бойцу перед отъездом домой полагалось «убить рукой». Как — значения не имело; главное, не застрелить.

Обычным делом было и мародерство — везде, где командиры смотрели на это сквозь пальцы. Другое дело, что поживиться падальщику было, считай, нечем: какие уж там стиральные машины; даже воды не было в кишлаках, которые перемалывала война. У большинства «душманов» ни часов на руках, ни драгоценностей, а в домах только нехитрый крестьянский скарб, с точки зрения солдата — тряпье. Разве что у зажиточных дехкан встречалась какая-никакая посуда да картинки в рамках из золоченого пластика с цитатами из Корана, но куда их, да и как отправишь домой? Искали «афгани» — денежные знаки, которые печатались в СССР. На языке «интернационалистов» их называли «афошками», и у редкого бойца они не водились в карманах. Солдаты из воевавших подразделений (это примерно треть группировки) добывали деньги на «боевых», когда «зачищали зеленку», — этот сленг ведь оттуда, из тех лет. Те же, кому выпадала скучная служба на заставах, пополняли карманы продажей всего, что попадалось под руку из скудного армейского имущества. В стране, где почти нет леса, «на ура» шли, например, деревянные ящики из-под снарядов. Иногда выпадал шанс поживиться за счет своего рода «таможенной пошлины», взимаемой с афганцев за проезд мимо поста, ее размеры каждый устанавливал по своему разумению… Водились деньги и у офицеров. Зачем они им были нужны?

Если ходишь ты в «Монтане»…

Долг считался как бы недоисполненным, если солдат уезжал домой без портфеля «дипломат» и дешевых электронных часов «с кнопками». Запросы офицеров варьировалось, но почти всегда предполагали джинсы «Montana» (поговорка тех лет: «Если ходишь ты «Монтане», значит, муж в Афганистане»), музыкальный сервиз — то ли китайские, то ли индийские аляповатые чашки наигрывали восточную мелодию. Пользовались спросом музыкальные центры, видеомагнитофоны и далее по списку — в зависимости от занимаемой должности и личных вкусов. От всего этого ломились прилавки Кабула, и не было для офицера перед отъездом домой подарка желаннее, чем отвезти его в город пошляться часок-другой по торговым рядам.

Ходили в штабе армии и посольстве разговоры о «бакшишах» (подношениях) покруче: будто бы вывозили в Союз «бортами» ковры, старинное оружие и антикварную утварь в подарок высокому партийному, армейскому и кгбэшному начальству в Москве, но я те самолеты не грузил и своими глазами не видел.

В армии на все это смотрели, повторяю, сквозь пальцы, и виной тому была, думаю, главным образом, бедность. Ведь в СССР в магазинах тогда было шаром покати. Для тех, кто подзабыл, напомню обычную картинку в деревенском «сельпо» тех лет: березовый сок в трехлитровых банках, консервированная килька и байковые женские трусы. Жалкой зарплаты, которую солдатам и офицерам платили чеками «Военторга», едва хватало, чтобы подкормиться, а заклинаниями про «интернациональный долг» солдата в бой не поднимешь… Но так считали не все.

На первых «боевых» опекать меня поручили замполиту «полтинника» Володе Казанцеву. Расшифрую: «полтинник» — это в просторечии 350-й полк 103-й дивизии ВДВ. Казанцев — легенда «полосатых» войск, да и вы о нем слыхали: это ведь он потом, спустя несколько лет, командовал колонной, которая захватила аэропорт Приштины. Вернувшись из Югославии уже генерал-майором, он нелепо погиб в Москве, сорвался с балкона… А тогда, в горах, Володя построил бойцов, которым предстояло осмотреть кишлак, видневшийся вдалеке: нет ли там «духов», складов с оружием? И очень страшным голосом все им объяснил.

— Если узнаю, что хоть один из вас позарился в кишлаке на имущество афганцев, — прогремел перед строем десантников Казанцев, — я вас построю, штаны всем сниму, яйца каждому подниму! А чего найду — под суд отдам. Всем ясно? Выполнять!

В ком правды нет, в том толку мало

Афганскую войну, как водится, сопровождало вранье, хотя к этому слову так и тянет прикрепить уменьшительно-ласкательный суффикс — глядя на нынешние эпические пропагандистские русско-украинские словесные перестрелки.

Всем врали по-разному — своему населению, солдатам, афганцам.

Пресса то и дело ссылалась на статью Устава ООН, которая якобы давала право Советскому Союзу «откликнуться на неоднократные просьбы афганского правительства о помощи». При этом никого не смущало: первое, что сделали офицеры спецназа КГБ в Кабуле, так это ликвидировали «просителя». Сначала его попытались отравить, а когда не получилось, просто расстреляли Хафизуллу Амина в его собственном дворце — премьер-министра, министра иностранных дел и обороны, генерального секретаря ЦК НДПА и председателя Ревсовета в одном лице. Заодно расстреляли и его семью, включая детей; тех же, кто уцелел, поместили в тюрьму. Со всех участников штурма дворца Тадж-Бек взяли подписку «о неразглашении», сам факт и подробности операции стали известны только многие годы спустя.

По версии же «Правды», эти события выглядели так: «в результате поднявшейся волны народного гнева Амин вместе со своими приспешниками предстал перед справедливым революционным судом народа и был казнён».

Солдатам «ограниченного контингента советских войск» политработники рассказывали об «интернациональном долге», о том, что они «защищают южные рубежи Родины от американского империализма и его приспешников». В частных беседах генералы разных ведомств доверительно сообщали: «Американцы планировали разместить здесь ядерные ракеты — «Першинги», вы же понимаете: мы их опередили. Еще бы чуть-чуть, и было бы поздно». Их любимой байкой был рассказ об американском после, который бегал вдоль взлетно-посадочной полосы кабульского аэродрома, куда садились транспортники с десантом, рвал на себе волосы и плакал от досады. Все это, разумеется, сказки. Ни у кого никогда не было планов размещать ядерное оружие в охваченной гражданской войной горной стране. Какие «Першинги»?! За десять лет пребывания там союзники по НАТО не рискнули толком разместить даже обычные блокпосты и едва унесли ноги, если называть вещи своими именами.

О том, что в первые годы родственникам не разрешали писать на памятниках «погиб при исполнении интернационального долга» и советовали помалкивать. Кстати, по какой-то причине число погибших тогда производило на публику куда более гнетущее впечатление, чем теперь. Всем известное движение солдатских матерей тогда ведь и возникло.

Всех остальных, по большому счету, война занимала мало — за исключением Андрея Сахарова и Хельсинской группы. По понятным причинам их голоса дома почти не были слышны, а их самих называли «отщепенцами». О массовых протестах против войны, которые прокатились по всему миру, в СССР не было сказано ни слова. Никакого впечатления на общественное мнение не произвели и санкции «коллективного Запада», тем более что они заключались, в основном, в том, что несколько команд, включая американскую, не приехали на Олимпиаду-80. Но всем и без них было хорошо на закрытии Игр в Лужниках. Хорошо и грустно — когда Олимпийский Мишка улетел на воздушных шариках, многие плакали.

Так что на вопрос «Как война в Афганистане повлияла на советское общество?», я давно отвечаю: никак.

Телевизор же лгал о ней еще целых шесть лет: в программе «Время» показывали репортажи о том, как «шурави» помогают строить школы, участвуют в субботниках, проводят «учения», за участие в которых некоторых представляли к званиям Героев Советского Союза, иногда посмертно.

Все изменилось в 1985-м, на шестой год войны. Прессе вдруг разрешили «рассказывать о боевых действиях на фоне батальона включительно» (не больше!), хотя регулярно проводились операции с участием десятков тысяч военнослужащих. В каждом репортаже или очерке дозволялось упомянуть имена одного (строго!) погибшего и двух раненых. Впервые можно было написать о военных госпиталях, хотя, разумеется, в Афганистане и вне его о них знали все от мала до велика.

При этом ни одна строка, снимок или даже подпись к нему, ни один репортаж не могли быть опубликованы или переданы в эфир без штампа военной цензуры. Перехитрить ее не представлялось никакой возможности. Например, однажды из невинного описания полкового быта мне вычеркнули слово «Библиотека». Почему?! «Ну вы прямо как маленький, — укоризненно объяснил цензор. — Все же знают: библиотека предусмотрена штатным расписанием полка. А вам можно — «до батальона».

Любопытно, что все эти нововведения распространялись только на «гражданскую» прессу и армейский флагман «Красную звезду». Редактор дивизионной газеты в Баграме чуть не плакал от досады: ему по-прежнему предписывалось бои называть «учениями», и сослуживцы сердились на него не на шутку. Впрочем, и на нас тоже. Самый частый вопрос, которым меня встречали в армии все, от солдата до командира: «Почему вы не пишете правду?»

А вот чтобы наставить на путь истинный незамутненные умы афганцев, неграмотных в большинстве, особо не тратились. Хотя я как-то держал в руках изготовленную для них нашими службистами листовку: руководители альянса семи партий, которые объявили священную войну неверным, пировали за большим столом, уставленным бутылками водки. Это при том, что некоторые из них были даже не рядовыми священниками (муллами), они были шейхами — высшими исламскими авторитетами. На другую тему, кроме близкой русскому человеку выпивки, пропагандистам тех времен, видно, фантазии не хватило.

…Я привез домой на память из Афганистана несколько развороченных гильз разного калибра и кусок лазурита размером с большую редиску — подарил кто-то из приятелей-офицеров. Наверное, выбросил бы его, если бы не популярная тогда в войсках песня Игоря Морозова: «А вернувшись домой, чтоб не все было забыто, мы захватим с собой по кусочку лазурита, чтобы, вспомнив, как было, с усмешкой мог сказать: «Лазурит, твою афгана мать!»

Михаил Кожухов, корреспондент в Кабуле (1985-89 гг.), специально для «Новой газеты. Европа»